Власть слова над нами огромна (на примере творчества Гоголя)
Слово литературное, написанное, типографски отпечатанное и упакованное в переплет,- текст и только лишь текст. Он ничей; он середина, не имеющая начала. А нам надо знать, в результате каких поворотов судьбы человеческой он возник, и увидеть того, кто создал его.
Потребность соединения слова со зримым обликом чьим-то в нас просто неискоренима. И познание прошлого так же необходимо включает в себя мысленное начертание нами портретов политических борцов, ученых, полководцев, писателей отдаленных времен. Понимание прошлого начинается тогда,
Как было организовано, построено сказанное? Эти вопросы получат ответ лишь тогда, когда будет поставлен изначальный вопрос: кто сказал то, что дошло до нас в виде текстов? Каким стремился стать человек, это сказавший?
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботы суетного света Он малодушно погружен,
Как бы повторяют они вслед за Пушкиным. И серьезные, вдохновенные вещи пишутся порою людьми, которые в жизни не очень-то похожи на то, что они написали. А мы-то представляли их себе совершенно иными! Но это не значит, что наше воображение
Нет, оно приближало нас к правде, и дело лишь в том, что человек, нарисованный нами, был фигурой типической, обобщенной: создав образ говорящего, словоносца, мы уловили суть той общественной, социальной роли, которую он, преодолевая собственное малодушие, споря с собою самим, исполнял когда-то и продолжает исполнять в наши дни. Мы прикоснулись к бессмертию…
От власти Гоголя не уйдешь; герои его вторглись в народный обиход, их невозможно не знать; и даже не прочитав еще ” Мертвых душ “, услышишь что-то о похожем на медведя неуклюжем и хмуром помещике Собакевиче, о скупердяе Плюшкине и о ловком Павле Ивановиче Чичикове, который сновал от усадьбы к усадьбе, лихо торгуясь из-за… имен, только из-за имен крепостных крестьян: крестьяне умерли, в списках остались их имена, помещики платили за усопших налоги, а Чичиков, оформляя покупку, от повинностей их избавлял. Чичиков, Собакевич, Плюшкин давно живут – поживают и вне книги Гоголя, и уже в одном этом – власть над нами писателя. О ловких и жутковатых проделках, о каком-то нравственном кувыркании людей, падающих в моральную бездну, и об отвергаемых ими возможностях выбраться из замусоренных тупиков повествует его неумолчный голос.
Но чей же этот голос? Кем был Гоголь по той общественной роли, которую он играл в современной ему России?
Последуем примеру Л. Н. Толстого, зададимся вопросом, с которым, по его словам, к чтению он приступал всегда. Жест бывает красноречив несказанно; и есть у нас даже жесты-любимцы, характеризующие нас и выдающие, может быть, какие-то наши секреты. Угадать, понять человека – прежде всего подсмотреть жест, который его характеризует.
И это – работа, совершаемая нами непрерывно и далеко не всегда успешно: жест открывает нам человека и маскирует его.
Многие жесты гаснут, так и не разгоревшись в слова, в идеи. Но приходит вдруг какое-то вдохновение, и человек обретает сознание того, что жест, найденный и хранимый им, значителен, актуален. Не тогда ли в человеке пробуждается художник, писатель? Жест требует продолжения – в слове, в мысли и в образе.
Слова, мысли, образы идут вслед за жестом. Жест растворяется в них, забывается. Но жест был и есть.
Он живет, скрывшись в слове; он бессмертен, и быстротекущее время то продолжает прятать, таить его, то, напротив, приоткрывает его, делая видимым, очевидным в его простоте.
История обрушилась на Гоголя громадой свершений, осуществлявшихся, впрочем, в тишине, в однообразии будней 30-40-х годов прошедшего века. Россия менялась; но менялась она, с точки зрения чистого сердцем провинциала, юноши-украинца, прибывшего в Петербург с туманными планами служения ей, как-то странно. Россия индустриализовалась; и связанная с новыми устремлениями деловитость, утилитарность начинала налагать на ее духовную жизнь свою печать – суровую, скучную. Служение то и дело заменялось изнурительной службой, вдохновение – лишь внешне походившей на него нервной взвинченностью, дружба – чисто деловыми союзами.
Если взглянуть на тогдашнюю жизнь Петербурга глазами юноши Гоголя, увидишь рознь, разобщенность и одиночество. На эти чудовища и ополчается русская литература от Пушкина, Гоголя, Лермонтова до Блока и Маяковского. И у каждого из них формировались свои идеи, образы, ритмы и жесты.
Жест, которым движется творчество Гоголя; жест, переходящий от писателя к его неспокойным героям, виден явственно, он очевиден. Это – жест протягивания руки, жест даяния, дарования; жест напутствия и готовности оказать помощь; жест объединения, соединения.
Этого жеста ждут – лихорадочно, с надеждой ждут друг от друга гоголевские герои. Беда, ежели вместо него – пустота; но еще страшнее встретить противоположный жест – жест отталкивания, отторжения. “…И толкнул названного брата в провал”Петро, предатель, завистник из повести -“Страшная месть”. И когда низринутый в пропасть казак Иван все-таки стал выбираться, он “поднял глаза и увидел, что Петро наставил пику, чтобы столкнуть его назад”. Столкнуть в пропасть.
В гибель, в забвение, в совершенное исчезновение, потому что и маленький сын погибающего Ивана был обречен погибнуть в провале. “А человек без честного рода и потомства, что хлебное семя, кинутое в землю и пропавшее даром в земле.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...