Великая земная любовь в лирике Анны Ахматовой

Ахматова – самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и брошенной. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала “целую книгу женской души”. Ахматова “вылила в искусстве” сложную историю женского характера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления. Герой ахматовской лирики сложен и многолик.

Его даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова. Это он – любовник, брат, друг, представший

в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Способность Ахматовой выйти к тому, что “сердце знает”, – главное в стихах Ахматовой:

Я вижу все,

Я все запоминаю.

Но это “все” освещено в ее поэзии одним источником света. Есть центр, в котором сводится весь мир ее поэзии, он оказывается ее основным нервом, ее идеей и принципом. Это любовь.

Стихия женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина “загнана

в любовь”. В известном смысле вся лирика Анны Ахматовой “загнана в любовь”. Но здесь же прежде всего и открывалась возможность выхода.

Именно здесь ожидались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, который позволяет говорить о поэзии Ахматовой как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В ее поэзии есть и “божество”, и “вдохновение”. Сохраняя высокое значение идеи любви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный, отнюдь не отвлеченный характер:

Эта встреча никем не воспета,

И без песен печаль улеглась.

Наступило прохладное лето,

Словно новая жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,

Уязвленное желтым огнем,

И нужнее насущного хлеба

Мне единое слово о нем.

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи,

– Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви.

“Великая земная любовь” – вот движущее начало всей лирики Ахматовой. Именно она заставила по-иному – уже не символистски и не акмеистски, а, если воспользоваться привычным определением, реалистически – увидеть мир.

То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого, что это – любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И уже не празднует тело

Годовщину грусти своей.

В этом стихотворении Ахматова назвала любовь “пятым временем года”. Из этого-то необычного, пятого времени, увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново.

Обострены и напряжены все чувства. И открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир открывается в дополнительной реальности:

Ведь звезды были крупнее,

Ведь пахли иначе травы.

Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать:

Над засохшей повиликою

Мягко плавает пчела.

Потому же открывается возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие стихи, как “Мурка, не ходи, там сыч”, не тематически заданные стихи для детей, но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности. И еще одна связанная с тем же особенность.

В любовных стихах Ахматовой много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А. Н. Веселовский назвал синкретическими и которые рождаются из целостного, нераздельного, слитного восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно от того, что слышит в нем ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. “В страсти раскаленной добела”, – скажет Ахматова. И она же видит небо, “уязвленное желтым огнем” – солнцем, и “люстры безжизненный зной”.