Вечера на хуторе близ Диканьки

Вечера на хуторе близ Диканьки.

От “Вечеров на хуторе близ Диканьки” к “Миргороду”.

Повесть “Сорочинская ярмарка” завершается описанием свадьбы: “От удара смычком музыканта в сермяжной свитке…все обратилось к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами…Все неслось, все танцевало…” Но вот… “гром, хохот, песни слышатся все тише и тише, смычок умирает, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха…Не

так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье. В собственном эхе слышит он уже грусть и пустынно и дико внемлет ему…

Скучно оставленному! И тяжело, и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему…”

Это написано в 1829 г. Гоголю всего двадцать лет, но какую странную гармонию образует резкая смена настроений повествователя! В этом раннем произведении выразилось то, что станет эмоциональной доминантой всего творчества писателя. Эмоционально-нравственное колебание между меланхолией и весельем, между горькими сомнениями и надеждами,

между идеалом и действительностью – не только характерная черта его темперамента, о которой говорили и писали современники.

Мировоззрение Гоголя и все его творчество отмечены борьбой светлого и темного начал в сознании писателя, борьбой с самим с собой и со злом окружающего его мира.

В русской литературе появление “Вечеров…” знаменовало новый этап в развитии понятия Народности, понятия далеко не нового, но приобретающего новое содержание в начале 30-х годов. Народность понимается теперь не только как форма выражения национального характера (или согласно философско-исторической терминологии 30- 40-х годов – “духа”), она приобретает в творчестве Гоголя социальную окраску. В “Вечерах…” Гоголя народ предстает как хранитель и носитель национальных основ жизни, утраченных образованными классами.

Этот конфликт обусловил характер изображения жизни, под “веселой народностью” (Белинский) которой скрывалась тоска по былой запорожской вольности закрепощенных “диканьских казаков”.

Художественный мир “Вечеров…” соткан из мотивов украинского фольклора, взятых из самых различных жанров – героико-исторических дум, лирических и обрядовых песен, сказок, анекдотов. Однако пестрая картина народной жизни не распадается под пером Гоголя на множество цветных картинок быта потому, что единым оказывается ракурс “живого, – по определению Пушкина, – описания племени поющего и пляшущего”. Его можно определить как отражение поэтического жизнеутверждающего сознания самого народа.

Другое, не менее важное объединяющее повести цикла начало, сказ – народное просторечие, которое является одновременно и средством отграничения речи автора от речи его героев, и предметом художественного изображения. В третьей главке “Сорочинской ярмарки” повествователь почти незаметно для читателя передает инициативу рассказывания человеку из толпы, который и посвящает Черевика в проделки Красной свитки. Он убеждает слушателей в неудаче ярмарки, потому что “заседатель – чтоб ему не довелось обтирать губ после панской сливянки – отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь”.

Или в “Ночи перед Рождеством” автор-повествователь, давая слово Вакуле, обратившемуся к Пацюку, наделяет кузнеца словами, в которых сказывается народное представление об уважении: “К тебе пришел, Пацюк, дай боже тебе всего; добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции!”, а затем комментирует: “Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику досчатый забор”. Здесь и характеристика Вакулы, выделяющая его из толпы, и определение границы, существующей между автором и его героем. В сочетаний авторского слова и речи персонажей заключается особый комизм “Вечеров…”, мотивированный художественной функцией их “издателя” – пасичника Рудого Панька и других родственных ему рассказчиков.

Поэтому столь значительна роль Предисловия к “Вечерам…”, написанного от лица Рудого Панька как носителя речевой нормы не автора, а его рассказчиков. Она остается неизменной во всех повестях цикла, что подчеркивает постоянство свойств национального характера его точку зрения на изображаемую в рассказах жизнь. Важным следствием этой черты цикла становится то, что Время в повестях лишено исторической определенности. Так просторечие – сказ, а значит, и духовный облик персонажей “Сорочинской ярмарки” и “Ночи перед Рождеством” ничем не отличаются одно от другого.

А ведь время в первой повести отнесено к современности, протекает на глазах автора – повествователя, а действие второй приурочено ко времени царствования Екатерины Второй, когда готовился обнародованный в 1775 г. указ о лишении запорожского войска всех вольностей и привилегий.

Своеобразно проявление в “Вечерах…” истории, которая в одних повестях (“Сорочинская ярмарка”, “Ночь перед Рождеством”, “Майская ночь”) предстает перед нами в облике устно-поэтических фантазий, а в других – имеет четко обозначенные временные границы – от эпохи борьбы “козацкого народа” против поляков (“Страшная месть”) до его современности (“Иван Федорович Шпонька и его тетушка”). Но даже в том случае, когда история скрыта за событиями повседневной жизни, она звучит в народном сказе, утверждающем вольность и свободу как обязательное условие существования человека. В словах Параськи (“Сорочинская ярмарка”) слышится протест вольной казачки: “Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою!” Возмущенный произволом сельского головы, Левко (“Майская ночь”) с достоинством напоминает парубкам о своих правах: “Что же мы, ребята, за холопья?..

Мы, слава богу, вольные казаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные казаки!”

На этих же основаниях соединены в цикл “Миргород” входящие в него повести. Не случайно Гоголь дал этому сборнику подзаголовок “Продолжение вечеров на хуторе близ Диканьки”, подчеркнув тем самым идейно-художественное единство циклов и сам принцип циклизации.

Увлеченный “историческим знанием”, Гоголь активно собирает и обрабатывает материал по истории Украины. “Мне кажется, – признается Гоголь в это время одному из своих корреспондентов, – что я напишу ее, что скажу много нового, чего до меня не говорилось”.

И действительно, то новое, о чем говорил писатель, сказалось не в “Истории Украины”, не завершенной им, а в его повести “Тарас Бульба”. Она была написана в неизвестном до того в русской литературе жанре народно-героической эпопеи. Герой произведения – “национальный дух” вольнолюбивого запорожского казачества.

Воспроизводя в повести события эпохи борьбы Украины за национальную независимость от польского панства, Гоголь даже не дает точной хронологии событий, относя действие то к XV, то к XVI в. Также невозможно найти и реально-исторический прототип образа Тараса Бульбы. Это можно объяснить тем, что основным источником для создаваемых Гоголем образов и характеров повести стали памятники народной поэзии, а не исторические труды и архивные документы. Как показали специальные исследования, в “Тарасе Бульбе” нет почти ни одного исторического или лиро-эпического мотива, который не имел бы своего источника в украинском фольклоре, в его исторических думах и песнях.

Запечатленное в них народное сознание получает свою персонификацию в “богатырском”, по определению Белинского, характере атамана Бульбы.

Образ Тараса Бульбы – предшественник образа Пугачева в “Капитанской дочке” Пушкина. Но в отличие от пушкинского характера предводителя народной вольницы, Бульба – характер не социально-, а национально-исторический. Работа над повестью продолжалась с перерывами около девяти лет: с 1833 по 1842 г. Первая редакция “Тараса Бульбы” появилась в сборнике “Миргород”, вторая – в период работы над первой частью “Мертвых душ”.

При этом Рудый Панек выступал в цикле “Вечеров” именно как издатель; формально ему принадлежало авторство лишь предисловии соответственно к первой и второй части (книжке) “Вечеров”. В остальном же рассказы “передоверялись” другим рассказчикам, также заявленным в предисловиях: Фоме Григорьевичу (“Вечер накануне Ивана Купала”, “Пропавшая грамота”, “Заколдованное место”), Степану Ивановичу Курочке (повесть о Шпоньке), “рассказчику страшных историй” (“Страшная месть”), гороховому паничу. Последнему рассказчику неявно были приписаны наиболее литературные, несказовые повести цикла – “Сорочинская ярмарка” и “Майская ночь”.

Смена рассказчиков и типов повествования – о двух основных типах повествования в “Вечерах”, романтически‑сентиментальном (“высоко‑беспонятное летание”) и разговорно‑провинциальном писал В. В. Виноградов – создавала довольно стройную композицию цикла, в котором каждая повесть композиционно обретала своего “двойника”. Так, например, исследователь В. Гиппиус выделял в цикле четыре композиционных пары: 1) два рассказа дьячка (“Пропавшая грамота” и “Заколдованное место”), имеющие форму народного, “комически‑смешного, а не страшного анекдота”, где “демоническое приняло вид мелкой чертовщины”; 2) две любовные новеллы (“Майская ночь” и “Ночь перед Рождеством”), где более серьезно рассказывается “о состязании светлых сил с демоническими”; 3) две сказки‑трагедии, близкие романтике Л. Тика, в которых гибнут все, кто попытался спорить с демонами (“Вечер накануне Ивана Купала” и “Страшная месть”); 4) две повести, находящиеся вне демонологии (“Иван Федорович Шпонька и его тетушка”) или почти вне ее (“Сорочинская ярмарка”). При этом очевидно, что повести чередовались и по тональности: за (в целом) веселой “Сорочинской ярмаркой”, в своей фантастической части восходившей к мотивам народной демонологии, где нечистая сила в конечном итоге оказывается посрамлена, следовала повесть с трагическим концом “Вечер накануне Ивана Купала”, в которой зло (чертовщина) представало уже как необратимое, вписываясь более в традиции немецкой романтической фантастики (неслучайно так часто отмечается сюжетная близость “Вечера…” новелле Л. Тика “Чары любви”).

То же можно сказать и о дублетной паре: веселой “Ночи перед Рождеством” и страшной “Страшной мести”.

Впрочем, если присмотреться внимательнее, то становится очевидным, что несмотря на господствующую во всех повестях цикла определенную доминирующую тональность, то радостно‑веселую, то трагически‑ужасную, Гоголь уже внутри каждого текста постоянно балансирует на понятиях страшного и смешного. Так, самая веселая повесть цикла “Сорочинская ярмарка” имеет печальный финал (“Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье?”). И наоборот, “Страшная месть” заканчивается веселыми песнями о Хоме и Ереме.

Признаки романтизма:

А) в самом названии: “Вечера” – время суток, как граница, время нечистой силы и всего магического. “близ Диканьки” – идея бегства, то есть Диканька – центр вселенной, а герои сбежали от него в близлежащую деревню

Б) Отражение стороны жизни Украины, ее национального характера, быта и нравов + фольклорные

В) двоемирие – борьба добра и зла – людей и нечистой силы. И диканька – центр, в котором эти 2 мира воюют за место

Г) отсутствие реалистического описания. Ни слова о крепостничестве и Екатерина вторая здесь милостиво дарит черевички => это романтизм

Д) 1 книга “Сорочинская ярмарка” определяет тон всего цикла – стремление народа творить добро, неприятия фальши, доверчивости, жизнерадостность – и любовь, как чистое, нравственное – источник счастья. Темные силы здесь слабы, они еще не делают зла (искренняя любовь с первого взгляда парубка Орхипова сына к молодой панночке, и очень расстроился, когда отец отказал – черевик) Нечистая сила проявляется только в необъяснимом страхе всех – когда рассказ про красную свитку и появление свиной рожи – как символа сатаны. Появление сатаны приводит все к смешения и уничижению героев, они становятся смешными.

И кусок сатанинской одежды приводит черевика в нелепые ситуации. НО любовь победила! Параска и Грицко женяться. Но обрывается и реалистическая грусть: радость недолговечна

Е) само воздействие нечистой силы различно и поэтому все повести можно поделить на пары.

“Майская ночь” и “Ночь перед Рождеством”

Любовные повести, здесь демоническое усиливается, одолеть их еще можно, но чертовщина уже опасна. МН – любовь Ганы и Левко, рассказ о страшной ведьме, сгубившей бедную панночку. И приход утопленницы к Левко. Он помог ей, и та женила его! – имеет силу.

Здесь темная сила уже может вмешиваться в мир людей. НПР – нечистая сила здесь уже явственна, с ней не только говорят, на ней ездят! Ведьмы живут среди людей, а любовь Вакулы и Оксаны возможна только с их помощью + метель, которая сбивает всех с пути и всех путает силы тьмы уже вносят хаос, но все же Вакула подчинил себе черта из силы любви.

“Страшная месть” и “Вечера накануне Ивана Купалы” – сказки-трагедии, здесь демоническое сильно, оно убивает. СМ – здесь колдун явился на свадьбу, Данила решает его убить. А ночью кладбище оживает и в мире людей пошли неполадки.

Драка отца жены Данилы – Катерины и его. И тогда тоже показывает – нет больше солнца – хмуро все, и отец Катерины – колдун. Он вызывает ее душу, а тело многое не знает. Данило заковал его, а она выпустила.

И это так чернит ее в глазах Данилы, что и жить ей незачем. Отец убивает Данило (нечистая сила погубила человека, хаос от нечисти уже явен). ВНИК – любовь между Пидоркой и бедным Петрусем, но против ее отец – и выдает за богатого.

Мир шатается. И Петрусь соглашается на сделку с чертом и в ночь Купалы – срывает папоротник, и золота ему обещали много, но за это надо убить маленького брата Пидорки – Ивася. И он убил. Получает 2 мешка золота, но душа пропала, одичал, потерял память.

И в конце – куча пепла от него осталась, нечисть сожгла его.

“Пропавшая грамота” и “Заколдованное место”

Комические повести, здесь нечисть – мелкая. ЗМ – на котором не танцетс, и место которое прячется с кладом. При этом нечисть рядом, но старик не боится – ругает, его потчуют табаком, а когда украли шапку с зашитой грамотной, тоже ругается и не боится.

Лишь “Шпонька” выпадает из общего цикла, это уже переход к “Миргороду”. Это то, к чему приведет разгул нечисти и ломка мира людей