В. С. Высоцкий

В. С. Высоцкий

В поэзии Владимира Высоцкого (1938-1980) сознание лирического героя обнимает собой огромный социальный мир, разорванный кричащими конфликтами, и вбирает их все, в самых невозможных, гротескных, взрывоопасных комбинациях, внутрь себя. У Высоцкого много “ролевых” стихотворений, но дистанция между персонажем и автором здесь очень коротка. Для него персонаж – это форма самовыражения. Конечно, легко “заметить разность” между автором и субъектом таких стихотворений, как “Товарищи ученые”, “Диалог у телевизора”,

“Честь шахматной короны”, “Письмо на сельхозвыставку” или “Письмо с сельхозвыставки”.

Но как быть с ранними “блатными” текстами (“Татуировка”, “Нинка” или “Серебряные струны”), как быть с песнями от лица бродяг, альпинистов, пиратов, разбойников, спортсменов, солдат штрафбата, и даже от лица иноходца, самолета (“Я ЯК-истребитель”) или корабля? А “Охота на волков” – здесь монолог от лица волка безусловно становится одним из самых существенных манифестов лирического героя Высоцкого. И даже в таких отчетливо “ролевых” текстах, как “Милицейский

протокол”, “Лекция о международном положении” или “Письмо в редакцию телевизионной передачи “Очевидное – невероятное” с Канатчиковой дачи”, бросается в глаза не столько дистанцированность автора от персонажей, сколько радость перевоплощения и возможность от лица “другого” высказать “свое”. Всю художественную концепцию Высоцкого отличает “вариативное переживание реальности”, образ “поливариантного мира”.

Лирический герой Высоцкого в конечном счете предстает как совокупность многих разных лиц и ликов, в том числе и далеко не самых симпатичных. Недаром в одном из поздних стихотворений “Меня опять ударило в озноб” (1979) лирический герой Высоцкого расправляется с хамом, жлобом, люмпеном – “другим”, сидящим внутри “Я”: “Во мне сидит мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками. Когда мою заметив маету, Друзья бормочут: – Снова загуляет, Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу! Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе “я”, – Все объяснения выглядят дурацки, – Он плоть и кровь, дурная кровь моя. Такое не приснится и Стругацким”. Такой “протеический” тип лирического героя, с одной стороны, обладает уникальным даром к многоязычию – он открыт для мира и в какой-то мере представляет собой “энциклопедию” голосов и сознаний своей эпохи.

Этим качеством определяется феноменальная популярность Высоцкого – в его стихах буквально каждый мог услышать отголойки своего личного или социального опыта.

Многоголосие лирики Высоцкого воплощает особую концепцию свободы. Свобода автора в поэзии Высоцкого – это свобода не принадлежать к какой-то одной правде, позиции, вере, а соединять, сопрягать их все, в кричащих подчас контрастах внутри себя. Показательно, что Высоцкий, явно полемизируя с русской поэтической традицией, мечтает не о посмертном памятнике, а о его разрушении: “Саван сдернули – как я обужен! – Нате, смерьте!

Неужели такой я вам нужен После смерти?” (“Памятник”).

О “гибельном восторге” говорится в стихотворении “Кони привередливые” – одном из самых знаменитых поэтических манифестов Высоцкого. Образ певца, мчащегося в санях “вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю”, недаром стал своеобразной эмблемой поэзии Высоцкого. Этот образ весь сплетен из гротескных оксюморонов: герой стихотворения подгоняет плетью коней и в то же время умоляет их: “Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!”, он вопрошает: “Хоть немного еще постою на краю?” и в то же время точно знает наперед: “И дожить не успеть, мне допеть не успеть”. Этот образ явно опирается на романтическую традицию: его ближайший литературный родственник – пушкинский Вальсингам, посреди чумы упивающийся “бездной на краю”.

Но главное, в “Конях привередливых” выразилась характерная для Высоцкого романтическая стратегия: жизнь необходимо спрессовать в одно трагическое, предельное по напряжению мгновение, чтобы пережить подлинную свободу, “гибельную”, потому что другой не бывает. Это выбор, который лирический герой Высоцкого предпочитает приговору к “медленной жизни”: “Мы не умрем мучительною жизнью – Мы лучше верной смертью оживем!” Гротескная “логика обратности”, при которой “все происходит наоборот” по отношению к поставленной человеком сознательной цели, оборачивается и на лирического героя Высоцкого.

Высоцкий так и не смог примирить романтический максимализм своего лирического героя (“Я не люблю”) с его же всеядностью, открытостью для “чужого” слова и “чужой” правды. Именно это гротескное сочетание воли к цельности с принципиальным отказом от цельности превращает всю поэзию Высоцкого в своего рода “открытый текст”, выходящий за пределы породившей его социальной эпохи.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

В. С. Высоцкий