В чем же, существо русской поэзии и в чем ее особенность (Гоголь)

Внимание современников, по словам Пушкина, “не смеявшихся со времен Фонвизина”, было обращено Гоголем к забытому жанру комедии. Бездумные водевили и кровавые мелодрамы Дюма, Дюканжа “пролезли” на русскую сцену. “Из театра мы сделали игрушку,- сетовал Гоголь,- …позабывши, что это такая кафедра… с которой читается разом целой толпе живой урок…”. Поистине, дух века требовал важных перемен и в области комедии. “Ради бога,- восклицал Гоголь,- дайте нам русских характеров, нас самих дайте нам, наших плутов, наших чудаков!

на сцену их, на смех всем!” Гоголь был против надоевших комедий с любовной интригой, он был за общественную комедию с острым, социальным, обличительным содержанием.

В самой языковой, композиционной фактуре пьесы, считал он, должны быть заложены возможности игры, жеста, мимики, определенной манеры сценического поведения. Все в пьесе должно “вязаться живым узлом”. Блестящим образцом такого живого, “кипящего” действия является “Ревизор”. На опыт Гоголя опиралась вся последующая русская драматургия.

Гоголь указывал на необходимость сквозного сюжетного действия в драме. Эта теория исходила

из ведущей роли содержания, мотивировок, она начисто отменяла героев-статистов, резонеров, вестников, условные завязки и развязки.

Пушкин советовал Гоголю написать историю русской критики. Гоголь в первой половине 40-х годов подумывал о том, чтобы создать “Учебную книгу словесности для русского юношества”. К сожалению, оба проекта не были осуществлены.

До нас дошел гоголевский план учебной книги по словесности, в котором очень интересны и содержательны замечания по теории жанров. Его привлекли повествовательные сочинения, которые составляют “как бы середину между романом и эпопеей”. Время древней эпопеи прошло, это Гоголь понимал.

Но и романтические виды повествования могут быть различные: есть собственно роман, требующий центрального персонажа, на котором сосредоточивается, как в драме, все действие, и есть “меньший род эпопеи”, занимающий “середину между романом и эпопеей”, в которой главная задача провести героя “сквозь цепь приключений и перемен” и показать “почти статистически схваченную картину недостатков, злоупотреблений, пороков” времени. Этот тип романа приближается к известному в литературе роману приключений (недаром Гоголь называет создателями этого жанра Ариосто, Сервантеса), но в современных условиях суть такого повествования не в авантюрных приключениях героя, а в показе социального фона, в серии картин, в панораме социальных отношений.

В свете таких рассуждений Гоголя становится понятным сюжет его “Мертвых душ” и неслучайность того, что жанр этого произведения назван “поэмой”. Но рассуждения Гоголя ничего общего не имели с попытками Аксакова отождествить “Мертвые души” с “Илиадой”.

Рассуждения Гоголя ближе к точке зрения Белинского, так как и в такого рода “поэме” главный пафос не утверждающий, а сатирический, он – в показе “недостатков и злоупотреблений”. Еще раз подчеркнем: для Гоголя, как и для Белинского, древний эпос начисто отошел в прошлое и ни под каким видом невозродим в новых условиях. В своих рассуждениях о “малой эпопее” Гоголь оставался реалистом и сатириком, он только намечал различные виды современного романа, старательно выделяя тот его жанр, который позволял наиболее емко изобразить современную жизнь.

Гоголевский жанр “малой эпопеи” отчасти связан с общепринятым понятием “романа-эпопеи”, а также сатирическими циклами.

Главные контуры историко-литературной концепции набросаны Гоголем в цитировавшейся статье “В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность”. Эта статья, вошедшая в “Выбранные места из переписки с друзьями”, думается, еще не привлекла должного внимания исследователей. В конкретных оценках Ломоносова, Державина, Жуковского автор статьи очень близок Пушкину и Белинскому, а в оценке Пушкина чувствуется отголосок знаменитых статей Белинского о великом поэте.

Прослеживая, как постепенно русская поэзия обрела национально-народные черты, Гоголь следит еще за одним ее важным качеством – формами реализма. На этот второй план статьи Гоголя, по нашему мнению, исследователи вовсе еще не обращали внимания.

Вслед за Белинским Гоголь особо выделяет сатирическую поэзию, называя ее “другой стороной” поэзии (Белинский называл ее “направлением”). Родоначальником сатиры он, как и Белинский, называет Кантемира, “хлеставшего… глупости едва начинавшегося общества”. Потом Гоголь указывает вершины сатиры – “Недоросль” и “Горе от ума”, в которых изображены “раны и болезни нашего общества”.

И у Пушкина Гоголь подчеркивает прогрессирующее развитие черт, прямо характеризующих его как поэта русской действительности: “В последнее время набрался он много русской жизни…”; “Мысль о романе (заметим, уже не о романе в стихах), который бы поведал простую, безыскусственную повесть прямо русской жизни, занимала его в последнее время неотступно”.

И у Лермонтова, поэта “первостепенного”, субъективно-романтического пафоса, певца “безочарования” (Гоголь говорит, что это слово придумано Жуковским для обозначения поэзии лермонтовского типа по сравнению с шиллеровскэй поэзией “очарования” и байроиовской “разочарования”), Гоголь также выделяет черты “живописца русского быта”, роднящие его с основным “натуральным” направлением русской литературы.

Ответ на поставленный в заглавии статьи вопрос получался такой: существо русской поэзии и ее особенность заключались в укреплении ее национальной специфики и в развитии реалистического принципа и форм изображения действительности.

Но в статье Гоголя был тезис, гласивший, что, как ни велики, как ни очевидны успехи русской литературы на пути народности и реализма, “поэзия наша не выразила нам нигде русского человека вполне, ни в том идеале, в каком он должен быть (т. е. в его национальной, идеально чистой субстанции), ни в той действительности, в какой он ныне есть” (т. е. каким изображает его критический реализм).

Тут Гоголь, так же как и во втором томе “Мертвых душ” и некоторых письмах конца 40-х годов, высказывал свои мечтания о возможности и необходимости изображения добродетельных русских помещиков и чиновников, противостоящих тем пошлым людям, которых изображает сатира. Оказывается в этой связи, что “нет, не Пушкин или кто другой должен стать теперь в образец нам: другие уже времена пришли… Христианским, высшим воспитанием должен воспитаться теперь поэт. Другие дела наступают для поэзии”.

В этих-то задачах, в смиренно-мудрой христианской идеализации жизни Гоголь и готов “наконец” усмотреть существо и особенность русской поэзии.

И все же эта статья – выдающаяся. Недаром Гоголь дорожил ею. Она подытоживала всю его критическую деятельность, свидетельствовала о концептуальности мышления.

Мы отчетливо видим, что Гоголь в разработке историко-литературной и эстетической концепции приближался к Белинскому больше, чем обычно принято считать.