Уильям Голдинг

(1911-1993)

Английский писатель Уильям Голдинг окончил Оксфордский университет, где поначалу – по настоянию родителей – изучал естественные науки, а затем, уже по велению своего сердца, – английскую филологию. И это не случайно: уже в 1934 году Уильям Голдинг выпускает сборник своих стихотворений, которые впоследствии охарактеризует как “бледные худосочные творения”. По окончании университета в 1935 году он одно время писал пьесы для небольших театральных трупп, работал в них актером и режиссером.

С 1939 по 1961 год (за вычетом военных

лет) учительствовал в средней школе в Солсбери, где преподавал английский язык и философию.
В годы Второй мировой войны Уильям Голдинг пошел добровольцем в британский военно-морской флот, принимал участие в боевых действиях, в высадке десанта союзников в Нормандии. Был награжден почетным Орденом Британской империи и произведен в чин капитана 3-го ранга.
После войны он возвращается в школу, но не забывает и о писательском труде. В 1954 году состоялся подлинный дебют Голдинга-писателя: публикуется его первый Роман “Повелитель мух”, сразу же завоевавший широкую популярность.
“Повелитель мух”
– это не только реалистически достоверное повествование об английских мальчиках, попавших после авиакатастрофы на необитаемый остров, но и аллегорический рассказ, обретающий черты притчи, – напоминание об опасностях и искушениях, преследующих мир человеческой нравственности и духовности, испытывающих его на прочность.
К жанру притчи тяготеет и большинство других прозаических книг Голдинга, появившихся вслед за его “Повелителем мух”. Среди них такие романы, как “Наследники” (1955) – о горьких путях становления первобытных людей, “Шпиль” (1964) – о проблемах нравственного выбора и ответственности человека, о его греховных помыслах и высоких деяниях, и другие.
В 1983 году Голдингу была присуждена Нобелевская премия по литературе за его романы, “которые с ясностью реалистического повествовательного искусства, сочетающегося с многообразием и универсальностью мифа1, помогают постигнуть условия существования человека в современном мире”.
В числе произведений писателя, отвечающих этой формулировке, – и “Повелитель мух”. Взяться за перо и написать этот роман побудили Голдинга неизгладимые впечатления и потрясения, которые он испытал в годы Второй мировой войны. “В человеке, – замечал Уильям Голдинг, – больше зла, чем можно объяснить одним только давлением социальных механизмов, – вот главный урок, что преподнесла война моему поколению”. Война укрепила в писателе опасение, что человек может быть “самым опасным из всех животных”: ведь “то, что творили нацисты, они творили потому, что какие-то определенные, заложенные в них возможности, склонности, пороки – называйте это как хотите – оказались высвобожденными”.
Свой первый роман, признается Уильям Голдинг, “я счел разумным написать после войны, когда все вокруг благодарили Бога за то, что они – не нацисты. А я достаточно к тому времени повидал и достаточно передумал, чтобы понимать: буквально каждый мог бы стать нацистом; посмотрите, что творилось, какие страсти разгорелись в Англии в связи с цветными… И вот я изобразил английских мальчиков и сказал: “Смотрите.

Все это могло случиться и с вами””.
И эта максималистская обобщенность отражает пафос романа, не просто притчи с ее аллегорическими образами, но и актиг/тогагш-предостережения, напоминающего о зловещей опасности нацистского варварства и – еще шире, обобщеннее – об опасности любого тоталитаризма, подавляющего личность. Не случайно оторванные от воюющего мира английские ребята вспоминают вдруг об угрозе “красных”. “Мы бы в плен к красным могли попасть”. Это написано уже в послевоенные годы холодной войны.

Конечно же, здесь дает о себе знать временное, преходящее. Но не менее ощутимо здесь и то вневременное зло, которое старается приглушить и даже извратить личностное, духовное начало в человеке.
Мировое зло – война – еще продолжается на страницах романа Голдинга. Именно война и привела ребят на необитаемый остров: они попали сюда потому, что самолет, на котором они летели, был подбит. И вот теперь они на “великолепном острове”, отдаленном от ужаса мировых битв на суше, на воде, на небе, от атомной бомбы, уже угрожающей человечеству.
Необитаемый остров – традиционное место действия в произведениях английских писателей, начиная со знакомого всем нам романа Даниеля Дефо “Робинзон Крузо” (1719) – истории моряка, выжившего на необитаемом острове и сохранившего достойный человеческий облик. Но у романа Голдинга были и более близкие предтечи, и среди них – известная в Англии книга для юношества, приключенческий роман Роберта Майкла Баллантайна “Коралловый остров” (1858). Герои этого романа – юные “робинзоны”, после кораблекрушения попавшие на тропический остров, преодолевают все трудности: побеждают пиратов и вразумляют дикарей, отучая их от людоедства.

Неправдоподобные лихость и бодрячество этих юных героев вызывали раздражение у Голдинга, читавшего роман Баллантайна своим ученикам. Это было уже во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов, когда за плечами школьного учителя из Солсбери стоял суровый опыт военных лет. Вот почему Уильям Голдинг – учитель и писатель – решил вступить в полемику с “Коралловым островом”, резко переосмысляя традиционную для английской литературы ситуацию.
Ничего нереально идиллического нет в романе Голдинга, неожиданно сближающего, казалось бы, отдаленные друг от друга времена дремучего дикарства, варварства и современной цивилизации.
Поначалу ребятам, попавшим на необитаемый остров, кажется: “Потрясающий остров. Пока взрослые не приедут за нами, нам будет весело!” А ведь и в самом деле: ребятам предоставляется возможность самим стать “робинзонами”, испытать приключения, о которых они только читали. Но все оборачивается неожиданной стороной.
Робинзон Крузо принес на необитаемый остров плоды цивилизации, приобщив к ним дикаря Пятницу. А в романе Голдинга юные англичане, оказавшиеся на необитаемом острове без взрослых, забывают о “правилах” цивилизации и сами становятся дикарями. Так перед читателями развертывается своего рода антиробинзонада. Большинство детей, увлеченных игрой в охотников, добывающих мясо, сплачиваются в дикарское племя во главе с вождем.

Но есть на острове и ребята, которые противостоят дикарской вседозволенности, сохраняя в душе уроки цивилизованного общества, его нравственные нормы. Такое разделение новоявленных островитян отражается в системе действующих лиц романа.
С одной стороны – Ральф, выбранный большинством ребят главным, понимающий, что надо жить по правилам, которые помогут преодолеть трудности и дождаться помощи от взрослых. Рядом с ним мудрый Хрюша, который умеет здраво рассуждать и нередко подсказывает нужные решения. Но его “практические идеи” не всегда учитывают реальные ситуации, возникающие на острове. Хрюша рассчитывает на здравый смысл окружающих, но его расчет, увы, не оправдывается.

И пронзительно звучащий вопрос Хрюши: “Кто мы? Люди? Или звери? Или дикари?

Что про нас взрослые скажут?” – повисает в воздухе без ответа. А неожиданные, пугающие известия о духах, о неведомом звере отвергаются Хрюшей именно потому, что они не поддаются рациональному толкованию: “…тогда бы все ни к чему. Дома, улицы. И телевизор бы не работал.

И все бы тогда зазря. Без смысла”.
А вот Саймон, с большой симпатией относящийся к Ральфу, стремится, преодолевая страх, постичь непонятное, казалось бы, не отвечающее здравому смыслу. Он приходит к разгадке зловещей тайны, увидев погибшего парашютиста, которого ребята и принимали за неведомого зверя. И тогда Саймон спешит сообщить эту новость – и погибает…
А с другой стороны – дикари. И возглавляет их староста церковного хора, честолюбивый Джек Меридью. Поначалу он готов разделить заботы Ральфа о том, как устроить жизнь на острове. “Ральф совершенно верно говорит, – заявляет Джек, – Нам нужны правила, и мы должны им подчиняться. Мы не дикари какие-нибудь”.

Но вот после первых удач охотников, которыми руководит Джек, его самомнение возрастает: ведь он добывает мясо, в котором так нуждаются ребята. И теперь резко меняется его отношение к Ральфу: “Катись ты со своими правилами! Мы сильные! Мы охотники!” Эта уверенность в своей силе как раз и приводит Джека к полному попранию правил, тех нравственных норм, о которых он еще помнил в первые дни жизни на острове.

Он становится вождем охотников, превратившихся в племя дикарей, и открыто упивается своей властью. “Они все сделают, что я захочу”, – говорит он о подчиненных ему дикарях Ральфу.
Но не все дикари так безраздельно преданы Джеку. Все явственнее выделяется в племени охотников сумрачная фигуpa Роджера, который в момент первого своего появления на собрании островитян “скрытно держался в сторонке”. Потом мы видим его швыряющим камешки в беззащитного малыша.

Хулиганскую проказу Роджера прерывает появление Джека, которого Роджер, один из самых смелых охотников, признает как предводителя. Он отдает должное изобретательности Вождя и в то же время “прикидывает возможности неограниченной власти”. И вот уже происходит прямое столкновение угрюмого Роджера с предводителем охотников:
“Вождь сердито спросил:
– Ты почему не на посту?
Роджер поднял на него твердый, сумрачный взгляд:
– Просто спустился.
Смерть смотрела из его глаз. Вождь не сказал ему больше ни слова…”
И уже чувствуется, что Роджер – соперник Вождя, “облеченный неведомой властью” – правом беззастенчивой силы, которая может разрушить, казалось бы, уже сложившуюся иерархию власти и перевести отношения в племени на еще более низкую ступень одичания.
А возможности для таких резких перемен таятся в складывающихся привычках юных дикарей. Их ритуальные танцы после успешной охоты или в момент убийства зверя и даже человека помогают им забыть о прежней цивилизованной жизни, о преподанных ею уроках морали и личной ответственности за содеянное. И недаром лица дикарей “раскрашены до неузнаваемости”. Это не только маскировка, нужная для охоты.

Это и умение “сочинить себе новое лицо” – маску, которая прикроет все угрызения совести и необузданные чувства. И еще одно свойство маски отмечено Голдингом: она “завораживала и подчиняла”. Так проявляется символическая многозначность аллегорического образа маски, передающего стремления человека скрыть от окружающих свои намерения и поступки.
Маска – один из целого ряда аллегорических образов в романе Голдинга, которые перекликаются и противостоят друг другу, намечая смысловое движение философской притчи. Так, дикарским маскам в “Повелителе мух” противостоит морской рог, звучание которого созывает собрания юных обитателей острова. Это – аллегория равенства островитян и свободы слова, всего того, что не приемлет племя охотников.
Примечательна в сюжетном развитии романа такая аллегорическая деталь, как очки Хрюши, страдающего сильнейшей близорукостью. Но здесь очевиден и переносный смысл: очки как бы указывают на уязвимое свойство Хрюши – наивный, близорукий рационализм, упрямую веру в незамедлительную возможность разгадки любой непредсказуемой ситуации.
Как щит перед лицом разъяренных дикарей поднимает Хрюша хрупкий рог, надеясь на победу здравого смысла. А с вершины горы уже летит на него огромный камень: “Камень прошелся по Хрюше с головы до колен; рог разлетелся на тысячу белых осколков и перестал существовать”. С гибелью Хрюши и рога перестало существовать демократическое равенство юных островитян, отступив перед слепой яростью дикарского племени.
Огромный камень, убивший Хрюшу, пустил “в исступленном забытьи” Роджер, в теле которого “бил темный источник силы”. Темные, звериные инстинкты пробуждаются в подростках, предоставленных самим себе, не желающих думать о нравственной ответственности за свои поступки.
Мотив тьмы, противостоящей свету добра и разума, пронизывает весь роман Голдинга. “Дар тьме” – жертвенник неведомому, пугающему ребят Зверю. Этот жертвенник обретает символическое имя – Повелитель мух. Так переводится имя библейского божества Баал-Зебуба, оно звучит в позднейших трактовках как Вельзевул – таково одно из имен дьявола, который, как считается в народных поверьях, является владыкой всей животной нечисти. Об этом напоминает Мефистофель в трагедии Гете “Фауст”, когда представляет себя:
Царь крыс, лягушек и мышей, Клопов, и мух, и жаб, и вшей…
Тьма пугает обитателей “великолепного острова”, проникает в их души, ведет по ложным путям. А ощутить, осмыслить это нелегко. И лишь в финале романа, когда взрослые спасители наконец-то пришли к ребятам, наступает отрезвление дикарей, опьяненных жестокой погоней за Ральфом. А у Ральфа, ошеломленного неожиданным спасением, “из глаз брызнули слезы, его трясло от рыданий…

Заразившись от него, другие Дети тоже зашлись от плача”. И в этом плаче пробивается неожиданное понимание всего ужасного, злого, что произошло на острове, – и робкая надежда детей на возможность преодолеть случившееся. Ибо любое зло может быть обуздано силами добра.
По наблюдению критиков, одну из самых главных ценностей в голдинговской этике составляет “способность личности, не устрашившись, заглянуть в темные глубины своей души”. Такая способность сродни душевным движениям героев Достоевского. И неудивительно, что исследователи творчества Голдинга замечали в его романах литературные аллюзии1 и реминисценции из произведений Достоевского.
И еще об одной перекличке творчества Голдинга с русской литературой. Можно с большой долей вероятности утверждать, что английский писатель был знаком с романом-антиутопией Евгения Замятина “Мы”, который выходил в свет в английском переводе и о котором писал в своей рецензии Оруэлл. Так что, создавая свою антиутопию в “Повелителе мух”, Уильям Голдинг помнил и об антиутопии Замятина.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Уильям Голдинг