Творчество Твардовского А. Т. в послевоенные годы
Война часто становилась основной темой послевоенного творчества Твардовского. В 1946 году он создал стихотворение-реквием, посвященное павшим, “Я убит подо Ржевом…”, Стихотворение написано двухстопным анапестом – популярным в классической поэзии размером, сохраняющим народно-песенные ассоциации. Но Твардовский расширяет тематику произведений, написанных этим размером, делает ее серьезнее, а также значительно обогащает форму тем, что чередует мужские и женские окончания (в классическом стихе использовались сплошные мужские):
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому – как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она – спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на поверке
Выкликают не нас,
Нам свои боевых
Не носить ордена.
Вам – все это, живые.
Нам – отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, –
Вы должны его знать.
Впоследствии поэт вспоминал, что в основе стихотворения “была уже не близкая память поездки под Ржев осенью 1942 года на участок фронта, где сражалась
В этом стихотворении смерть преодолевается человеческой памятью.
Поэт создавал стихотворения о дне сегодняшнем, который теперь навсегда неразрывно связан с прошлым: “Жестокая память”, “Я знаю: никакой моей вины…” и др.
Росу обивать молодую
На стежке, заметной едва.
Куда ни взгляну, ни пойду я –
Жестокая память жива.
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
Жестокая память, 1951
В 1950-е годы Твардовский создал поэму “За далью – даль” (1950-1960), удостоенную в 1961 году Ленинской премии. Однако он, по-видимому, был недоволен своим произведением. В рабочих тетрадях 5 июня 1960 года поэт сделал запись: “Впервые, может быть, тронул в упор то, что выходит за пределы только литературы. Но, может быть, все же чего-то недотянул, и дотянул бы, так и не вышел бы в свет, не тронул бы и того, что так или иначе тронул”.
В ней в форме лирического дневника повествуется о сложном историческом пути родины и народа, о внутреннем мире человека XX века.
О Твардовском говорить трудно. Это поэт, который близок не ранней юности, которая хочет “…безумно жить: / Все сущее – увековечить, / Безличное – вочеловечить, / Несбывшееся – воплотить!” (А. Блок), а юности, которая уже задумывается о том, что же она будет делать в жизни на самом деле.
Иначе – не понять, как может слава быть “тленом”, власть – “мелочной страстью”. Только тогда строки стихотворения “О сущем” (1957-1958) воспринимаются как жизненное откровение, когда человек готов это откровение выслушать:
Мне славы тлен – без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стежки
В бору пахучей конопли;
От той березовой сережки,
Что майский дождь прибьет в пыли…
Истинной ценностью для поэта является все сущее. Природа – часть мира, часть человека, в какой-то мере его участь. Природа связана со временем более непосредственно, чем оторвавшийся от нее человек (уходящая “в детство стежка”). Проникая в существо жизни, сочувствуя и соучаствуя в жизни всему, каждый становится единственным и неповторимым, и тогда он может это объяснить и передать свое понимание:
…И от беды и от победы –
Любой людской – нужна мне часть,
Чтоб видеть все и все изведать,
Всему не издали учась…
И не таю еще признанья:
Мне нужно, дорого до слез
В итоге – твердое сознанье,
Что честно я тянул мой воз.
Последние строки стихотворения, наверное, объяснить труднее всего, потому что кажется, что в таком отношении к жизни есть что-то приземленное. Но понять отношение поэта к своей судьбе, а значит, и к своему творчеству можно, если смотреть на мир с “открытым забралом”. Если понимать удачно сложившуюся судьбу, “везение” в жизни именно как “везение”, когда не кто-то “везет” за нас жизненный груз (тогда мы говорим “повезло”), а когда мы сами творим свою судьбу – т. е. важнее всего “самостояние” (самостоятельность) человека и его труд – в любом его проявлении, как в стихотворении “Вся суть в одном-единственном завете…” (1958):
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете –
Живых и мертвых, – знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому –
Нельзя. Не скажет – пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Особую интонацию стихотворению придают синтаксические переносы во второй и третьей строфах, которые подчеркивают убежденность поэта в уникальности сказанного им слова (“О том, что знаю лучше всех на свете…”) и в праве самостоятельно сказать это слово (“…никогда бы ни за что не мог / Передоверить…”). Твардовскому удалось очень цельно прожить свою жизнь. Он это понимал и был благодарен судьбе:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу – света и тепла.
Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал все, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым,
И иным…
“Нет, жизнь меня не обделила…”, 1955
В лирике Твардовского 1960-х годов со всей полнотой раскрылись особенности реалистического стиля, который сам поэт ценил за то, что он дает “во всей властной внушительности достоверные картины живой жизни”. Твардовский создал образы героев-современников, участвовавших в исторических событиях. Между тем излюбленный прием создания образности поэта – метонимия – позволял ему создавать тяготеющие к символу литературные типы и придавать лирическому высказыванию философский характер.
Многое в поэзии Твардовского напоминает о том, что всегда должно оставаться современным: память, благодарность, совесть. Он мучительно и в конце жизни переживал трагедию войны:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но все же, все же, все же…
“Я знаю, никакой моей вины…”, 1966
Твардовский предугадал, почувствовал приближение времени, когда историю России будут стирать из народной памяти, свысока определяя, что подлежит сохранению, а что нет. И поэт сказал об этой эйфории ниспровержения очень точно в стихотворении “Дробится рваный цоколь монумента…” (1963):
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчета,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота –
Она, по справедливости, не впрок.
Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой – выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Немалых тоже требует трудов.
Все, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том,
Что сам собою камень, –
Он не бывает ни добром, ни злом.
Спорить с таким взглядом можно до хрипоты, но чтобы опровергнуть его, нужно сначала построить что-то равновеликое – поэзии Твардовского или этому безымянному монументу.
В эти же годы поэт пишет сатирико-публицистическую поэму-сказку “Теркин на том свете” (1954-1963), в которой с сатирическим пафосом изображает “косность, бюрократизм, формализм” административно-командной системы, сложившейся еще в годы правления И. Сталина. Первый вариант поэмы “Теркин на том свете” был завершен сразу после смерти Сталина. По словам К. Чуковского, с этим вариантом был знаком К. Федин, которому поэма – “прелестная, едкая” – понравилась. Твардовский хотел опубликовать ее в “Новом мире”, но секретарь ЦК КПСС назвал ее “пасквилем на советскую действительность”.
Твардовский подготовил новую редакцию поэмы и напрямую обратился за поддержкой к Н. С. Хрущеву. Руководителю страны поэма понравилась, ее начали публиковать в газете “Известия”. Но после отстранения Хрущева от руководства публикация поэмы была прекращена.
В эти годы Твардовский писал лирические произведения разных жанров: миниатюры, портреты, лирические поэмы, философские и публицистические стихотворения. В них выражены размышления о природе, родине, истории, жизни и смерти, поэтическом слове. Они составили книгу “Из лирики этих лет” (1967).
Все чаще поэт обращается к форме цикла. Одной из вершин его творчества стал цикл “Памяти матери”, в котором образ матери поэта превращается в символ всех матерей. В этот цикл вошли различные по жанровой природе произведения: от лирического рассказа до песни. Сын посвящает матери проникновенные эпические строки:
Прощаемся мы с матерями
Задолго до крайнего срока –
Еще в нашей юности ранней,
Еще у родного порога…
“Прощаемся мы с матерями…”, 1965
В поэзии Твардовского переживаются все события современности. Он предвидел гибель села задолго до того, как это стало общим местом в публицистике. Он слишком прямо писал в стихах о псевдонаучном подходе в сельском хозяйстве, который станет одной из причин разорения села (“А ты самих послушай хлеборобов…”, 1965).
Ну, какое, казалось бы, дело поэту! Он понимает природу, закованную в бетон гидроэлектростанций, не дающую спать людям: “…Вода бессонная, живая, / Не успокоится на том” (“Как глубоко ни вбиты сваи…”). Эти строки принадлежат человеку, который принимает все происходящее в стране как личное счастье или несчастье. Твардовский в своем неравнодушии не одинок.
Еще громче прозвучат в эти годы похожие мысли-предостережения в прозе писателей-“деревенщиков” – В. Белова, В. Распутина и многих других.
О чем бы ни писал А. Твардовский после войны: о строительстве новой жизни, об освоении Сибири, о космосе, – в его произведениях неизменно звучит мотив памяти. Такие жанровые образования, как рассказ в стихах, портрет, баллада, песня, постепенно синтезируются в жанр стихотворения-размышления, позволяющий воплотить в потоке лирического сознания поток самой жизни. Осознание жизни как процесса, в котором человек – невосполнимая клеточка человеческого сообщества, позволяет поэту постичь взаимосвязь всех жизненно важных явлений.
Память сближает героев войны и героев современности. В стихотворении 1961 года “Космонавту” Твардовский обращается к первому космонавту Земли Юрию Алексеевичу Гагарину и подчеркивает преемственность – от военных летчиков к первому космонавту, – при забвении которой подвиги мирные были бы невозможны:
Так сохранилась ясной и нетленной,
Так отразилась в доблести твоей
И доблесть тех, чей день погас бесценный
Во имя наших и грядущих дней.
Переживание времени влечет за собой раздумья о жизни и смерти. Эпическим пафосом приятия непременной цикличности жизни пронизана пейзажная лирика. Аллегорические образы природы наполняют философским смыслом темы смены поколений как непреложного закона бытия в стихотворениях “Как только снег начнут буравить…”, “Как после мартовских метелей…”, “Признание”.
Лирический герой осознает кратковременность жизни и ценность каждого поколения в вечной, непрерывно развивающейся жизни (“Посаженные дедом деревца…”). В неразрывной связи прошлого, настоящего и будущего утверждается непрерывный поток жизни.
Не случайно свою последнюю поэму, задуманную поначалу как глава к поэме “За далью – даль”, А. Т. Твардовский назвал “По праву памяти” (1966-1969). Это лирико-философское размышление о драматической судьбе семьи поэта – отца, матери и братьев, – раскулаченной и высланной из родного села. Вместе с тем в ней выражена народная точка зрения на трагические события прошлого.
Поэма была запрещена цензурой, в России ее опубликовали лишь в 1987 году. В комментариях к поэме исследователь А. Турков писал: “При публикации поэмы в “Новом мире” М. И. Твардовская указывала, что “годы работы… которыми она помечена (1966-1969), не совсем точны” и что автор, по-видимому, забыл о существовании самых первых строк, в декабре 1963 года занесенных на страницу рабочей тетради и предваряемых словами: “14.ХII.1963. Сегодня… кажется, впервые за долгий срок почувствовал приближение поэтической темы, того, что не сказано и что мне, а значит и не только мне, нужно обязательно высказать.
Это живая, необходимая мысль моей жизни (и куда как не только моей!).
Сын за отца не отвечает –
Сказал он, высший судия…””.
То есть поэтический замысел возник в то время, когда последствия культа личности Сталина уже не воспринимались так остро, как в начале “оттепели”. Но для поэта-гражданина эта тема срока давности не имела.
Вот что писал филолог В. Я. Лакшин: “В… поэме “По праву памяти” он в полный голос сказал о трагедии раскулачивания, о сталинской расправе со своими же военнопленными, об изгнании из родных мест целых народов. Но он нашел в себе мужество, не бия себя в грудь и не юродствуя, искупить свою невольную вину перед близкими, расстаться с иллюзиями своего поколения.
В те дни, когда писались эти строки, проклинавшие культ личности Сталина, Твардовского уже душил другой культ – безличности, той бесформенной куклы, в какую превратился Брежнев, не тиран и не деспот, а просто исполнительный чиновник, верховное выражение аппаратного принципа власти”.
Долгие годы Твардовский занимал руководящие посты в литературных организациях страны. Он был членом правления Союза писателей (с 1950 года), а в 1950-1954 и 1959-1971 годах – секретарем Союза.