Творчество Твардовского А. Т. в послевоенные годы

Война часто становилась основной темой послевоенного творчества Твардовского. В 1946 году он создал стихотворение-реквием, посвященное павшим, “Я убит подо Ржевом…”, Стихотворение написано двухстопным анапестом – популярным в классической поэзии размером, сохраняющим народно-песенные ассоциации. Но Твардовский расширяет тематику произведений, написанных этим размером, делает ее серьезнее, а также значительно обогащает форму тем, что чередует мужские и женские окончания (в классическом стихе использовались сплошные мужские):

/> …Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому – как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она – спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на поверке
Выкликают не нас,

Нам свои боевых
Не носить ордена.
Вам – все это, живые.
Нам – отрада одна:

Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, –
Вы должны его знать.
Впоследствии поэт вспоминал, что в основе стихотворения “была уже не близкая память поездки под Ржев осенью 1942 года на участок фронта, где сражалась

дивизия полковника Кириллова. Впечатления этой поездки были за всю войну одними из самых удручающих и горьких до физической боли в сердце. Бои шли тяжелые, потери были очень большие…”.

В этом стихотворении смерть преодолевается человеческой памятью.
Поэт создавал стихотворения о дне сегодняшнем, который теперь навсегда неразрывно связан с прошлым: “Жестокая память”, “Я знаю: никакой моей вины…” и др.
Росу обивать молодую
На стежке, заметной едва.
Куда ни взгляну, ни пойду я –
Жестокая память жива.
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
Жестокая память, 1951
В 1950-е годы Твардовский создал поэму “За далью – даль” (1950-1960), удостоенную в 1961 году Ленинской премии. Однако он, по-видимому, был недоволен своим произведением. В рабочих тетрадях 5 июня 1960 года поэт сделал запись: “Впервые, может быть, тронул в упор то, что выходит за пределы только литературы. Но, может быть, все же чего-то недотянул, и дотянул бы, так и не вышел бы в свет, не тронул бы и того, что так или иначе тронул”.

В ней в форме лирического дневника повествуется о сложном историческом пути родины и народа, о внутреннем мире человека XX века.
О Твардовском говорить трудно. Это поэт, который близок не ранней юности, которая хочет “…безумно жить: / Все сущее – увековечить, / Безличное – вочеловечить, / Несбывшееся – воплотить!” (А. Блок), а юности, которая уже задумывается о том, что же она будет делать в жизни на самом деле.

Иначе – не понять, как может слава быть “тленом”, власть – “мелочной страстью”. Только тогда строки стихотворения “О сущем” (1957-1958) воспринимаются как жизненное откровение, когда человек готов это откровение выслушать:
Мне славы тлен – без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стежки
В бору пахучей конопли;
От той березовой сережки,
Что майский дождь прибьет в пыли…
Истинной ценностью для поэта является все сущее. Природа – часть мира, часть человека, в какой-то мере его участь. Природа связана со временем более непосредственно, чем оторвавшийся от нее человек (уходящая “в детство стежка”). Проникая в существо жизни, сочувствуя и соучаствуя в жизни всему, каждый становится единственным и неповторимым, и тогда он может это объяснить и передать свое понимание:
…И от беды и от победы –
Любой людской – нужна мне часть,
Чтоб видеть все и все изведать,
Всему не издали учась…
И не таю еще признанья:
Мне нужно, дорого до слез
В итоге – твердое сознанье,
Что честно я тянул мой воз.
Последние строки стихотворения, наверное, объяснить труднее всего, потому что кажется, что в таком отношении к жизни есть что-то приземленное. Но понять отношение поэта к своей судьбе, а значит, и к своему творчеству можно, если смотреть на мир с “открытым забралом”. Если понимать удачно сложившуюся судьбу, “везение” в жизни именно как “везение”, когда не кто-то “везет” за нас жизненный груз (тогда мы говорим “повезло”), а когда мы сами творим свою судьбу – т. е. важнее всего “самостояние” (самостоятельность) человека и его труд – в любом его проявлении, как в стихотворении “Вся суть в одном-единственном завете…” (1958):
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете –
Живых и мертвых, – знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому –
Нельзя. Не скажет – пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Особую интонацию стихотворению придают синтаксические переносы во второй и третьей строфах, которые подчеркивают убежденность поэта в уникальности сказанного им слова (“О том, что знаю лучше всех на свете…”) и в праве самостоятельно сказать это слово (“…никогда бы ни за что не мог / Передоверить…”). Твардовскому удалось очень цельно прожить свою жизнь. Он это понимал и был благодарен судьбе:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу – света и тепла.

Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал все, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.

И сорок первым,
И иным…
“Нет, жизнь меня не обделила…”, 1955
В лирике Твардовского 1960-х годов со всей полнотой раскрылись особенности реалистического стиля, который сам поэт ценил за то, что он дает “во всей властной внушительности достоверные картины живой жизни”. Твардовский создал образы героев-современников, участвовавших в исторических событиях. Между тем излюбленный прием создания образности поэта – метонимия – позволял ему создавать тяготеющие к символу литературные типы и придавать лирическому высказыванию философский характер.
Многое в поэзии Твардовского напоминает о том, что всегда должно оставаться современным: память, благодарность, совесть. Он мучительно и в конце жизни переживал трагедию войны:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но все же, все же, все же…
“Я знаю, никакой моей вины…”, 1966
Твардовский предугадал, почувствовал приближение времени, когда историю России будут стирать из народной памяти, свысока определяя, что подлежит сохранению, а что нет. И поэт сказал об этой эйфории ниспровержения очень точно в стихотворении “Дробится рваный цоколь монумента…” (1963):
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчета,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота –
Она, по справедливости, не впрок.

Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой – выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Немалых тоже требует трудов.
Все, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том,
Что сам собою камень, –
Он не бывает ни добром, ни злом.
Спорить с таким взглядом можно до хрипоты, но чтобы опровергнуть его, нужно сначала построить что-то равновеликое – поэзии Твардовского или этому безымянному монументу.
В эти же годы поэт пишет сатирико-публицистическую поэму-сказку “Теркин на том свете” (1954-1963), в которой с сатирическим пафосом изображает “косность, бюрократизм, формализм” административно-командной системы, сложившейся еще в годы правления И. Сталина. Первый вариант поэмы “Теркин на том свете” был завершен сразу после смерти Сталина. По словам К. Чуковского, с этим вариантом был знаком К. Федин, которому поэма – “прелестная, едкая” – понравилась. Твардовский хотел опубликовать ее в “Новом мире”, но секретарь ЦК КПСС назвал ее “пасквилем на советскую действительность”.

Твардовский подготовил новую редакцию поэмы и напрямую обратился за поддержкой к Н. С. Хрущеву. Руководителю страны поэма понравилась, ее начали публиковать в газете “Известия”. Но после отстранения Хрущева от руководства публикация поэмы была прекращена.
В эти годы Твардовский писал лирические произведения разных жанров: миниатюры, портреты, лирические поэмы, философские и публицистические стихотворения. В них выражены размышления о природе, родине, истории, жизни и смерти, поэтическом слове. Они составили книгу “Из лирики этих лет” (1967).
Все чаще поэт обращается к форме цикла. Одной из вершин его творчества стал цикл “Памяти матери”, в котором образ матери поэта превращается в символ всех матерей. В этот цикл вошли различные по жанровой природе произведения: от лирического рассказа до песни. Сын посвящает матери проникновенные эпические строки:

Прощаемся мы с матерями
Задолго до крайнего срока –
Еще в нашей юности ранней,
Еще у родного порога…
“Прощаемся мы с матерями…”, 1965
В поэзии Твардовского переживаются все события современности. Он предвидел гибель села задолго до того, как это стало общим местом в публицистике. Он слишком прямо писал в стихах о псевдонаучном подходе в сельском хозяйстве, который станет одной из причин разорения села (“А ты самих послушай хлеборобов…”, 1965).

Ну, какое, казалось бы, дело поэту! Он понимает природу, закованную в бетон гидроэлектростанций, не дающую спать людям: “…Вода бессонная, живая, / Не успокоится на том” (“Как глубоко ни вбиты сваи…”). Эти строки принадлежат человеку, который принимает все происходящее в стране как личное счастье или несчастье. Твардовский в своем неравнодушии не одинок.

Еще громче прозвучат в эти годы похожие мысли-предостережения в прозе писателей-“деревенщиков” – В. Белова, В. Распутина и многих других.
О чем бы ни писал А. Твардовский после войны: о строительстве новой жизни, об освоении Сибири, о космосе, – в его произведениях неизменно звучит мотив памяти. Такие жанровые образования, как рассказ в стихах, портрет, баллада, песня, постепенно синтезируются в жанр стихотворения-размышления, позволяющий воплотить в потоке лирического сознания поток самой жизни. Осознание жизни как процесса, в котором человек – невосполнимая клеточка человеческого сообщества, позволяет поэту постичь взаимосвязь всех жизненно важных явлений.

Память сближает героев войны и героев современности. В стихотворении 1961 года “Космонавту” Твардовский обращается к первому космонавту Земли Юрию Алексеевичу Гагарину и подчеркивает преемственность – от военных летчиков к первому космонавту, – при забвении которой подвиги мирные были бы невозможны:
Так сохранилась ясной и нетленной,
Так отразилась в доблести твоей
И доблесть тех, чей день погас бесценный
Во имя наших и грядущих дней.

Переживание времени влечет за собой раздумья о жизни и смерти. Эпическим пафосом приятия непременной цикличности жизни пронизана пейзажная лирика. Аллегорические образы природы наполняют философским смыслом темы смены поколений как непреложного закона бытия в стихотворениях “Как только снег начнут буравить…”, “Как после мартовских метелей…”, “Признание”.

Лирический герой осознает кратковременность жизни и ценность каждого поколения в вечной, непрерывно развивающейся жизни (“Посаженные дедом деревца…”). В неразрывной связи прошлого, настоящего и будущего утверждается непрерывный поток жизни.
Не случайно свою последнюю поэму, задуманную поначалу как глава к поэме “За далью – даль”, А. Т. Твардовский назвал “По праву памяти” (1966-1969). Это лирико-философское размышление о драматической судьбе семьи поэта – отца, матери и братьев, – раскулаченной и высланной из родного села. Вместе с тем в ней выражена народная точка зрения на трагические события прошлого.

Поэма была запрещена цензурой, в России ее опубликовали лишь в 1987 году. В комментариях к поэме исследователь А. Турков писал: “При публикации поэмы в “Новом мире” М. И. Твардовская указывала, что “годы работы… которыми она помечена (1966-1969), не совсем точны” и что автор, по-видимому, забыл о существовании самых первых строк, в декабре 1963 года занесенных на страницу рабочей тетради и предваряемых словами: “14.ХII.1963. Сегодня… кажется, впервые за долгий срок почувствовал приближение поэтической темы, того, что не сказано и что мне, а значит и не только мне, нужно обязательно высказать.

Это живая, необходимая мысль моей жизни (и куда как не только моей!).
Сын за отца не отвечает –
Сказал он, высший судия…””.
То есть поэтический замысел возник в то время, когда последствия культа личности Сталина уже не воспринимались так остро, как в начале “оттепели”. Но для поэта-гражданина эта тема срока давности не имела.
Вот что писал филолог В. Я. Лакшин: “В… поэме “По праву памяти” он в полный голос сказал о трагедии раскулачивания, о сталинской расправе со своими же военнопленными, об изгнании из родных мест целых народов. Но он нашел в себе мужество, не бия себя в грудь и не юродствуя, искупить свою невольную вину перед близкими, расстаться с иллюзиями своего поколения.
В те дни, когда писались эти строки, проклинавшие культ личности Сталина, Твардовского уже душил другой культ – безличности, той бесформенной куклы, в какую превратился Брежнев, не тиран и не деспот, а просто исполнительный чиновник, верховное выражение аппаратного принципа власти”.
Долгие годы Твардовский занимал руководящие посты в литературных организациях страны. Он был членом правления Союза писателей (с 1950 года), а в 1950-1954 и 1959-1971 годах – секретарем Союза.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Творчество Твардовского А. Т. в послевоенные годы