Тридцатые годы как продолжение и одновременно противоположность 20-х гг

Тридцатые годы как продолжение и одновременно противоположность 20-х гг. – острейшее противоречие этой эпохи. He всегда осознанное, оно проявилось нагляднейшим образом в духовно-нравственном климате 30-х гг., в возвращении страны к национальным устоям, в новом понимании смысла государства, ранее обязанного “отмирать”, семьи, призванной ранее смениться “общежитьем”, наконец, исторического прошлого. В литературном процессе это противоречие проявилось в одновременном продолжении и резком преодолении множества тем, мотивов, связанных,

скажем, с Гражданской войной, с трудностями открытия “России-родины” вместо воспевания по инерции грохочущей пороховой “России-революции “.
Тема революции и Гражданской войны в литературе, перешедшая из 20-х, была продолжена в 30-е гг. Она на первый взгляд еще не иссякла и не претерпела изменений. Она оставалась и в 30-е гг. фондом высокой тематики, героической нравственности. Многие юноши 30-х гг. даже жалели, что “не успели на Гражданскую войну”, пели песню “Орленок” о юном комсомольце, смотрели фильм “Красные дьяволята”, искренне горевали, читая строки М. Светлова о павшем комсомольце, “парне, презирающем удобства”:
Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве, в Кремле, товарищ Ленин
На него рассчитывать не мог…
В 1930 г. выходит повесть А. Гайдара “Школа” – автобиографическое произведение о юноше Аркадии Голикове, романтике революции, готовом по-прежнему делать жизнь с Дзержинского, в 1936 г. – повесть В. Катаева “Белеет парус одинокий” (она посвящена детскому осмыслению революции 1905 г., восстания на броненосце “Потемкин”), В это время дорабатывались и переиздавались романы о Гражданской войне В. Зазубрина “Два мира”, П. Дорохова “Колчаковщина”, В. Бахметьева “Преступление Мартына”, В. Кина “По ту сторону”… В 1936 г. появился роман “Кочубей” А. Первенцева, в 1940-м – повесть Всеволода Иванова “Пархоменко”, а в 1930-1940 гг. продолжилась, увы, безуспешная попытка А. Фадеева завершить эпопею о революции “Последний из Удэге”.
В количественном плане возрастало и число пьес о революции и крушении старого мира. Среди них есть и классические пьесы М. Горького “Егор Булычов и другие” (1931), “Достигаев и другие” (1933), “Васса Железнова” (1936), и пьесы – попытки создать новую трагедию (“Оптимистическая трагедия”, 1933, Be. Вишневского), и, наконец, “Человек с ружьем” (1937) Н. Погодина.

В 1937 г., в связи с 20-летием Октябрьской революции, всецело на основе старой плакатно-агиточной поэтики, с вынужденным во многом привкусом шпиономании, с намеками на неизжитое был создан фильм “Ленин в Октябре” М. Ромма. Весь радиоэфир вновь был заполнен песнями революционно-оборонного плана (“Матрос Железняк” и “Песня о Щорсе” М. Голодного, “Полюшко-поле” В. Гусева, “Каховка” М. Светлова, тот же “Орленок” Я. Шведова и др.) с лексикой и беспощаднейшими литыми формулами, мотивами ненависти к врагу, “который не сдается”, и т. п.
И все же наиболее прозорливые критики уже в конце 20-х гг. (и в 30-е гг.) почувствовали, что Гражданская война хоть и осталась фондом высокой тематики, но фонд этот почти израсходован. Дело даже не в том, что в 30-е гг. не было создано нового “Железного потока”, “Разгрома”, что новые части “Хождения по мукам” А. Н. Толстого (и особенно повесть “Хлеб”) явно уступали по уровню первой книге трилогии “Сестры”, что популярные в 30-е гг. киноварианты повести “Красные дьяволята” П. Бляхина вообще походили на приключенческие ковбойские фильмы. Революция становилась приключением, скачками рыцарей коня и сабли, занятной игрой.

А названия многих книг – “Рожденные бурей” К. Шильдкрета, “Закалялась сталь” А. Бусыгина и др. – не просто предваряли (или повторяли) другие, но говорили об утрате новизны, “усталости” темы.
Вокруг произведений о Гражданской войне к середине 30-х гг. возник определенный фон, который менял их вес и значение. Многие революционные поэты, гремевшие в 20-е гг., ничего отрадного в России часто не видевшие, кроме революции, жившие жаждой уничтожения патриотизма (понятия большевизма и патриотизма были для них взаимоисключающими), стремительно теряли свое значение.