Три встречи. рассказ. (Тургенев И. С.)

Рассказ написан в 1851 году. Первоначальное название – “Старая усадьба”. Опубликован в февральском номере “Современника” за 1852 год под названием “Три встречи”.

“Итальянские” страницы рассказа явно автобиографичны и связаны с первой поездкой писателя в Италию весной 1840 года. Тогда двадцатидвухлетний Тургенев провел в Сорренто несколько дней.

Описания Италии, ее природы необычайно достоверны, на что обратили внимание и современники Тургенева, и позднейшие исследователи его творчества: “Удивляешься, как смог

писатель, после кратковременного, еще однократного пребывания в Италии, так нолно схватить, так прочно удержать, так жизненно воспроизвести реальный облик страны в его интимных деталях.

Ведь итальянская картина не уступает по силе изображения многим мастерским тургеневским этюдам русской действительности, хотя бы тем, которые тут же, в “Трех встречах”, переплетаются с нею” (И. М. Г р е в с. Тургенев и Италия. Культурно-исторический этюд. Л., 1925, с. 51-52).

Не менее достоверны и русские картины: сельцо Глинпое, где расположилась старая усадьба, находилось действительно недалеко от Спасского, по соседству,

и Тургенев охотился в его окрестностях.

“Три встречи” – пожалуй, одно из наиболее личных, исповедальных произведений писателя, созданных им в самом начале 50-х годов. “Три встречи”, так же как и “Дневник лишнего человека”, написаны па перепутье: лирический сюжет, романтический мир героев устремлены в будущее и связывают рассказ с “Перепиской” и более поздними повестями – “Фауст”, “Первая любовь” и “Вешние воды” (в последней тоже оживают итальянские впечатления). Но рассказ близок к “Запискам охотника”, да и ведется он от имени охотника. Это – рассказ-воспоминание, рассказ-быль.

Загадочный, на первый взгляд, старик Лукьяныч, вольноотпущенный человек (бывший дворовый) , чем-то сродни Калинычу, Касьяну с Красивой Мечи (см., напр., сцену, где он брезгливо отказывается взять барские деньги). Но, вместе с тем, он единственный человек, духовно близкий прекрасной незнакомке. Он также томится (бессознательно, не понимая этого) по идеалу, прекрасному. “Высокий, сутуловатый… с выразительными и неподвижными чертами лица”, Лукьяныч похож… на Дон-Кихота. Таким он и снится рассказчику в символическом сне: “Вы ошибаетесь, синьор,- отвечает мне Лукьяныч, и лицо его принимает странное выражение,- я не дворовый человек; узнайте во мне Дон-Кихота Ламанчского, известного странствующего рыцаря; целую жизнь отыскивал я свою Дульцинею – – Н не мог найти ее…”

Пение незнакомки в этом рассказе невольно вызывает в памяти вдохновенную и страстную игру Лемма в “Дворянском гнезде”.

Красота, “разлитая” в человеке и в природе, любовь, искусство вызывают потребность счастья. Современники – Боткин, Некрасов, Добролюбов – тонко почувствовали поистине шопеновский, высокий лиризм нового рассказа писателя. Прочитав “Три встречи”, Боткин писал Тургеневу: “…ночь в Сорренто, ночь в усадьбе, явления молодой женщины – превосходны,- с них так и пышет жаром… первые страницы – прелесть сладчайшая. Жарче их я ничего по читал”, они “облиты” “магическим колоритом” (“В.

П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка. 1851 – 1869″.

М.- Л., “Academia”, 1930, с. 14-15). Правда, трагическая история Лукьяпыча представлялась Боткину чужеродной в этом рассказе. Почти те же очищающие душу человека чувства вызвал рассказ у Некрасова и Добролюбова.

“Но прощу тебя – перечти “Три встречи”,- писал Тургеневу Некрасов весной 1857 года после выхода в свет “Повестей и рассказов” (1856), – уйди в себя, в свою молодость, в любовь, в неопределенные и прекрасные но своему безумию порывы юности, в эту тоску без тоски – и напиши что-нибудь этим топом. Ты сам пе знаешь, какие звуки польются, когда раз удастся прикоснуться к этим струнам сердца, столько жившего – как твое – любовью, страданием и всякой идеальностью” (Н. Л. Некрасов. Собр. соч. в 12-ти томах, т. X. М., с. 328).

И вот запись в дневнике Н. А. Добролюбова от 25 января 1857 года: “Вечером я решился читать Тургенева и взял первую часть… Что-то томило и давило меня; сердце ныло,- каждая страница… как-то сладостно-грустно отзывалась в душе… Наконец прочитал я “Три встречи” и с последней страницей закрыл книгу, задул свечу и вдруг – заплакал… Ото было необходимо, чтобы облегчить тяжелое впечатление чтения.

Я дал волю слезам и плакал довольно долго, безотчетно, от всего сердца, собственно по одному чувству, без всякой примеси какого-нибудь резонерства” (Н. А. Добролюбов. Дневники. 1851 – 1859.

М., 1932, с. 221).

Но были и резкие отзывы. Братья Аксаковы вообще не приняли этого произведения, сочтя его безделицей. Строго отнесся к “Трем встречам” П. В. Анненков – главным образом осудив фантастический элемент рассказа, но отметив все же “несколько блестящих страниц” (“Современник”, 1853, № 1, с. 10).

Спустя одиннадцать лет после появления рассказа в печати Теодор Шторм писал немецкому художнику и журналисту Людвигу Ппчу: “В “Трех встречах”, как ни слабы они по композиции, есть что-то пленительное; главное в них но в событии, о котором повествуется, а в том впечатлении, которое опо производит на рассказчика; настроение, овладевающее им в результате этого события,- вот, собственно, тема… одним словом, он скрытый лирик…” (“Литературное наследство”, т. 76. М., “Наука”, 1967, с. 582).

… уехал из Сорренто, не посетив даже Тассова дома.- Великий итальянский поэт Торквато Тассо (1544-1595) родом из Сорренто. Дом, в котором он родился, не уцелел. В 1840 г. мемориальпым считался дом, где Тассо жил позднее.

…статуя Галатеи, сходящая живой женщиной с своего пьедестала в глазах замирающего Пигмалиона…- Согласно древнегреческому мифу, великий скульптор, кипрский царь Пигмалион, полюбил изваянную им прекрасную статую Галатеи. Вняв его мольбам, Афродита оживила статую.

…звуки “однообразного и безумного” вальса…-Ср. в пятой главе “Евгения Онегина” “однообразный и безумный, как вихорь жизни молодой* (строфа XLI).