Трактовка символизма у Блока
Александр Александрович Блок (1880-1921). Блок относился к символизму более страстно, чем Брюсов. Он глубоко разделял некоторые доктрины этого течения и тем резче порывал с ними.
Блок-критик развивался одновременно с Блоком-поэтом. Напрасно 3. Гиппиус, Ю. Айхенвальд и другие декаденты утверждали, что теоретизирующий Блок всегда “роняет себя”, что Блок-поэт “лучше” Блока-критика. Никакого антагонизма между его критической и поэтической деятельностью не было.
Первоначально Блок был правоверным символистом, в своих рецензиях о произведениях
И для Блока “кромчими звездами” являлись Тютчев, Хомяков. Разрыв Блока с В. И. Ивановым произошел позднее – в 1912-1913 годах. Но как ни резко распадается эволюция Блока на два периода, в его взглядах до конца жизни оставалось много от изначального символизма. Рецидивы их чувствуются в докладе “О современном состоянии
Григорьеве”, 1919) ив речи “О романтизме”, произнесенной перед актерами Большого драматического театра в Петрограде в 1919 году.
Доклад “О современном состоянии русского символизма” был сделан под девизом: “Кто захочет понять – поймет”. Блок в духе Рембо и Метерлинка пояснял тайны собственного творчества: “Незнакомка”-это сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового, а не просто дама в черном платье со страусовыми перьями.
Ив 1911 году, и позднее прельщал Блока величественный, как ему казалось, образ “рыцаря-монаха”- Владимира Соловьева. Таким же рыцарем “печального образа”, не опознанным современниками, был для Блока и Аполлон Григорьев. Крайне субъективно Блок старался разглядеть в Григорьеве “осененность свыше”, “отсветы Мировой Души”, носителя русской “органической идеи”, которая была утеряна русской интеллигенцией, пошедшей за своим “генералом” Белинским, “опечатавшим” всю классику своими “штемпелями”.
И здесь субъективнейшая конструкция в пользу символизма оказывалась обязательно связанной с уничижением то “наивного”, то “глумливого” реализма. Блок говорил о провиденциальной роли искусства в связи с проблемой романтизма. Он высмеивал “профессорские” мнения о романтизме: романтизм – нечто возвышенное, но всегда отвлеченное, туманное, далекое от жизни; романтиком называют человека неуклюжего, рассеянного, непрактичного. Но иначе к романтизму отнеслась, как оказывается, более пытливая наука конца XIX – начала XX века при новом русском “возрождении”, т. е. при символизме. “Подлинный романтизм,- говорил Блок,- вовсе не есть только литературное течение”, он не был “отрешением от жизни”, наоборот, романтизм “преисполнен жадным стремлением к жизни”.
Блок, как и Брюсов, считал, что “принципы” творчества вечны, “школы” и “течения” временны, они только применяют принципы всем напоказ. Но всмотримся, как конкретизирует Блок свое вселенское понятие романтизма. Он придает ему отвлеченный смысл побудительной творческой силы вообще. У него романтизм, собственно, оказывается и не течением, и не принципом творчества.
Романтизм это “шестое чувство”: “Романтизм есть не что иное, как способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией”. Под стихией Блок по-символистски понимает внешний мир, мир сущностей. Романтизм “есть дух, который струится под всякой застывающей формой и, в конце концов, взрывает ее”. Блок повторял старый тезис символистов: романтизм – это восстание против материализма и позитивизма.
При этом можно добавить от себя – и реализма.
Но рядом с такого рода суждениями у Блока можно найти и другие. Это заметно в его статьях “О современной критике” ;{1907), “О реалистах” (1907), “О драме” (1907), “Три вопроса” (1908), “Вечера “искусств” (1908), “Народ и интеллигенция” |1909) и др. Блок с презрением стал писать о различных собраниях и вечерах интеллигенции при различного рода художественных, религиозных обществах, в салонах, журнальных редакциях.
Он улавливал лицемерно-снобистский характер этих сборищ, дилетантизм затеваемых дискуссий, их реакционный смысл. Он все дальше расходился с прославленным героем таких вечеров – Мережковским. В статьях “Литературные итоги 1907 года”, “Вечера “искусств” Блок зло обрисовал религиозно-философские собрания, на которых “и дела никому нет до народа, как быть с рабочим и мужиком”.
В старое время, писал Блок, на литературных вечерах звучало проникновенное слово Достоевского, мастерски читавшего свои произведения или “Пророков” Пушкина и Лермонтова, читал свое знаменитое “Вперед, без страха и сомненья!” Плещеев. Сегодняшним же модным поэтам нечего сказать. Стихи любого из них “читать не нужно и почти всегда – вредно”.
Нечего размножать породы людей “стиля модерн”, дни которых “сочтены”.
Недоволен был Блок и состоянием современной ему литературной критики. Он замечал в статьях Чуковского, В. Розанова, С. Городецкого непоследовательность в суждениях о Л. Андрееве, М. Горьком. Задыхаясь от символистских словопрений, начал Блок расходиться и со “своими”, с А. Белым.
Последний в этой связи вызывающе бросал в адрес поэта: “Блок, ведь вы дитя, а не критик! Оставьте в покое келью символизма, если там “спертый воздух”… Мы же признаем необходимым считать вас выбывшим из фаланги теоретиков и критиков нам любезного течения”.
Одна из статей Блока названа “Вопросы, вопросы и вопросы”; она как бы передает ажиотаж тогдашних словопрений. Блок отобрал три вопроса, из которых два были традиционными, а третий новым. Он говорил, что, помимо пресловутых вопросов “как” и “что” изображать в искусстве, возникает еще третий вопрос – о “полезности” художественных произведений вообще.
Вопрос о “пользе”, о “долге” поставлен временем. Блок указывал, что символисты отошли от хороших старых заветов сближения литературы с жизнью, что “подлинному художнику не опасен публицистический вопрос”. Блок сочувственно цитировал слова Михайловского: “Каждый художник, я думаю, должен быть публицистом в душе”.
Особенно это качество должно быть свойственно русскому художнику. От третьего вопроса отныне, по мнению Блока, зависит решение и первых двух.
Блок никогда не торопился сбрасывать со счетов классиков русского реализма. В ответах на одну из анкет Блок признавался, что любит Некрасова, что Некрасов оказал на него большое влияние; народность Некрасова была “неподдельной, настоящей”. Блок высмеивал измышления В. Соловьева, Мережковского, что Пушкин, Лермонтов, Гоголь были сами повинны в своих несчастьях и в смерти: “Нет, мы знаем, чья рука управляла пистолетами Дантеса и Мартынова”, “кто пришел сосать кровь умирающего Гоголя”, “в каком тайном и быстро сжигающем огне сгорели Белинский и Добролюбов”, кто “увел Достоевского на Семеновский плац и в мертвый дом”.
Во всем этом повинны самодержавие и попы.
Характерно заглавие статьи Блока о Льве Толстом, написанной в связи с восьмидесятилетием писателя: “Солнце над Россией”. Блок с горькой иронией говорил, что Россия чтит великого писателя, вопреки запрету синода и властей, что Толстой так же гоним, как всякий честный русский писатель и гражданин.
Лев – Толстой служил Блоку каким-то залогом неустрашимости русской литературы, ее величия, гражданской честности. Этот оптимизм Блок черпал не из теургии символистов, а из сознания, что где-то рядом творит свое великое дело на благо народа великий Толстой.
Реальными носителями протеста в окружающей современной литературе для Блока оказались в значительной степени писатели-реалисты, до сих пор совершенно чуждого ему лагеря – Горький и “знаньевцы”. Он посвятил им специальную, очень сложную статью с весьма определенной положительной оценкой. Статья Блока вызвала бурю возмущения среди символистов, но он не отказался ни от одного из своих слов.
В 1918 году в статье “Интеллигенция и революция” Блок заново переосмыслил все прежние проблемы. Вместе с тем не следует думать, что Блок все уже понимал правильно, решительно и безоговорочно принимал, что делалось на его глазах в области культуры. Во-первых, не все понимал, а, во-вторых, многое делалось с такими перегибами и неумело, что это не могло не вызвать с его стороны справедливого нарекания.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...