Трагическое лицо Петербурга в повести Н. В. Гоголя “Невский проспект”

Молодым парнем Гоголь приехал из родной Малороссии в Петербург и за короткое время успел познакомиться с жизнью столичных чиновников и петербургских художников – будущих своих персонажей. Писатель словно повторил этот маршрут, перенеся “мир” своего творчества из Диканьки и Запорожской Сечи на Невский проспект. Впоследствии третьей “географической областью” гоголевского творчества станет глубокая Россия “Ревизора” и “Мертвых душ”.

И герои Гоголя путешествуют в этих же направлениях, связывая различные периоды

и “миры” его творчества между собой: кузнец Вакула из “Вечеров на хуторе близ Диканьки” верхом на черте летит в Петербург, Хлестаков из столицы является “ревизором” в уездной глуши…

“Трудно охватить общее выражение Петербурга”, – писал Гоголь в статье “Петербургские записки 1836 года”, – потому что в городе этом господствует разъединение: “вроде бы приехал в трактир огромный дилижанс”, в котором каждый пассажир сидел всю дорогу закрывшись и вошел в общую залу потому только, что не было другого места”. Столица словно большой постоялый двор, где каждый сам по себе

и никто не знаком друг с другом. Как отличается этот образ от “общего выражения” хутора или ярмарки гоголевских “Вечеров”! Вот мы читаем в финале “Сорочинской ярмарки”:

“Странное, необъяснимое чувство овладело бы зрителем увидев, как от одного удара смычка музыканта в светце, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие… Все неслось. Все танцевало”. А теперь перед нами Невский проспект – “общая коммуникация Петербурга”.

В начале одноименной повести показана жизнь этой главной улицы главного города. Картина полна движения, но в каждой личности и в разных кругах свое движение и свое время. Общее только место – Невский проспект. Здесь тоже “все несется”, но по-другому, чем на Сорочинской ярмарке.

У Гоголя, мы замечаем, как часто встречаются у него обобщения. Но вот Гоголь стал измерять свой Невский проспект этой общей меркой, и она наполнилась пустотой, а всеобъемлющее стало раздутым и комичным. Оно теперь осветило внутреннее строение социально и по-человечески разобщенного петербургского мира. “Все, что вы не встретите на Невском проспекте…”, а именно: “Вы здесь встретите бакенбарды единственные… Здесь вы встретите усы удивительные…”.

В этих непомерных похвалах, выраженных в превосходной степени, читатель слышит фальшь. Вроде бы та же восклицательная, восхищенная интонация звучала в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” и она же слышна сейчас. Но теперь за восторгом мы слышим иронию, и в самой интонации похвалы на первой странице повести уже нам слышится то, что автор скажет напоследок: “О, не верьте этому Невскому проспекту”.

Так сразу же “тон делает музыку”. В этом несоответствия интонации и содержания мы сразу воспринимаем “на слух” несоответствие внешнего и внутреннего – тему всей повести “Невский проспект”.

В “Ночи перед рождеством” Вакула, слетав в Петербург, выразил свои “сказочные” впечатления следующими словами: “удивительная пропорция”. В Петербургской же повести странно возбуждено “пропорция” бросается нам в глаза. “Усы удивительные”, представляющие “все”, выделяются из целой картины и занимают огромное место. И вообще на Невском проспекте вместо людей какие-то внешние признаки – внешний вид, положение в обществе – разрастаются и становятся “всем”.

А так как со всем, что мы видим, сливаются представления о достоинстве, ценности и значимости – то это и есть источник путаницы и “бессмыслицы”. Читатель и в рассказе автора чувствует несоразмерность, вроде и здесь спутаны правильная “пропорция”, отношение части и целого, значительного и мелкого, важного и незначительного. В этом мире возможно все.

В самом повествовании мы замечаем некую странную логику: то и дело важное “все” оборачивается в порожнее “ничто”. Например, о таланте поручика Пирогова смешить девиц говорится, что “для этого нужно большое искусство или, лучше сказать, совсем не иметь никакого искусства “.

“Внутреннее строение” мира петербургских повестей открывается нам глазами Пискарева: “Ему казалось, что какой-то демон раскрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, бессмысленно смешал вместе”. Но “демоническая” картина-это уже не смешная картина. Раздробленная “фантастическая” действительность имеет у Гоголя две стороны, два лица: одно из них – пошлое, комическое, другое – трагичное.

В повести Гоголя есть Невский проспект дневной и ночной. Днем это выставка, где “бакенбарды единственные” представляют собой всего человека. Вечернее освещение порождает новые точки зрения и новые проблемы. От вечернего фонаря расходятся в разные стороны художник Пискарев и поручик Пирогов, две параллельные линии сюжета, на сопоставлении которых строится Невский проспект.

Одного тянет красота, другого интрижка. Обоих ждет неудача, и каждый по-своему переживает свое поражение и находит свой выход: один погибает, другой продолжает жить, легко забывая стыд и позор за пирожками в кондитерской и вечерней мазуркой.

Такие разные читатели Гоголя, как Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, одинаково восхищались его Пироговым, “бессмертным” образом пошлости. Нам всем понятен трагический смысл этой сюжетной и жизненной параллели между хрупкой неспособностью примириться с несовершенством жизни и торжествующей пошлостью, что “ничем не пробьешь”. “Вечный раздор мечты с реальностью” – восклицает гоголевский художник. Однако сам Гоголь только наполовину соединяет свой голос с этим возгласом романтика, который не хочет видеть действительности, спит наяву и живет во сне, чтобы удержать свою мечту.

Но что такое его мечта? Ведь она зарождается там же, на Невском проспекте: незнакомку Пискарева, “Петруджинову Бианко”, породило ночное освещение, от которого на мостовую выползают длинные тени, достигающие головой до Полицейского моста. Гоголь дает поразительную картину ночного города, как он чудится своей мечтой и затуманенным этим полетом художнику: “Тротуар несся под ним, кареты с лошадьми, которые скачут, казались неподвижными, городовой растягивался и ломался на своей арке, дом стоял внизу, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованных ножниц блестела…”. Этому миру ночной петербургской фантастики принадлежит и мечта Пискарева, прекрасная дама – так жестоко его что обманула иллюзия.

В заключении повести слова “мечта” и “обман” объединены: “Все обман, все мечта, все не то, чем кажется”.

Чтобы понять Гоголя, нужно хорошо слушать его необычное повествование. В “Невском проспекте” оно растекается на два потока, движущихся в параллельных руслах сюжета. Автор сочетает свой голос то с художником Пискаревым, то с поручиком Пироговым и поэтому в разных местах говорит на ту же тему противоположные вещи и совсем разным тоном: Открыто он выступает в заключительном монологе, “снимая” обе принятые им на себя интонации и своим голосом подводя итог параллельного действия: “Все не то, чем кажется…

Он лжет, этот Невский проспект…”.

Пушкин нашел очень верные слова, когда назвал гоголевский “Невский проспект” самым полным из его произведений. В самом деле, в художественной канве этой повести соединяются гоголевский комизм и гоголевская лирика, пошлое и трагическая личность гоголевского Петербурга.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Трагическое лицо Петербурга в повести Н. В. Гоголя “Невский проспект”