Трагические душевные противоречия в ранней лирике Михаила Лермонтова
Поэзия Лермонтова, по мнению Белинского, ознаменовала новую фазу в истории русского самосознания, глубоко отличающуюся от пушкинской эпохи. Пушкин явился провозвестником человечности, пророком высоких идей общественных; но его лирические стихотворения были полны светлых надежд, предчувствия торжества, силы и энергии. В первых лирических произведениях Лермонтова также виден избыток несокрушимой силы духа; но в них уже нет надежды, они поражают душу читателя безотрадностью, отсутствием веры в жизнь и чувства человеческие… Нигде нет пушкинского
Лермонтов – поэт совсем другой эпохи, и его поэзия – новое звено в цепи исторического развития нашего общества.
Член литературного кружка С. Е. Раича, будущий профессор Московского университета С. П. Шевырев поучал на страницах “Московского вестника”: “Говори чаще с самим собой, – о, как эта беседа богата мыслями! Она требует напряженного внимания, а ты знаешь – степенью внимания измеряется гений человека. Тот мудрец истинный, кто умеет говорить с самим собой”.
Всем предшествующим жизненным опытом, кратким
Слово “дума” является в них ключевым: “бореньедум”, “тревогиума”, “пытки бесполезных дум”, “всегда кипит и зреет что-нибудь в моем уме”. Он считает самосознание “божественным огнем души”, даром Творца. “Назвать вам всех, у кого я бываю? – спрашивает юный Лермонтов в одном из своих писем и отвечает: – Я сам та особа, у которой бываю с наибольшим удовольствием… В конце концов я нашел, что лучший мой родственник – это я сам”.
Сквозная тема творчества Лермонтова юных лет о двойственности человека, о борьбе в его душе “небесных” и “земных” начал порождена атмосферой умственной жизни Москвы начала 1830-х годов. В январском номере журнала “Антей” Н. И. Надеждин писал: “Дух человеческий есть гражданин двух противоположных миров. Как свободная сила разумения, он есть дух чистый, бессмертный – пришлец от обители горной незримой земли; но сей дух обличен вместе плотию, слепленной из земного брения, – есть обитатель дольной видимой вселенной.
Сия двойственность, различая самое себя через самосознание, составляет основное начало полного человеческого бытия”.
В творчестве Лермонтова эта двойственность человека осознается как источник трагического душевного противоречия. В стихотворении “Ангел” душа помнит о своей небесной родине, тянется к ней, “скучные песни земли” не могут заменить ей “звуков небес”. И потому душа, плененная земными оковами, страдает и тоскует об утраченном рае, стремится к совершенству, но никогда не достигает его. В стихотворении “Небо и звезды” Лермонтов пишет:
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо –
Звезды и небо! – а я человек!..
Поэт не сомневается в бессмертии души и в том, что, отделившись от тела, она вернется на свою небесную родину. Русский поэт и религиозный философ Серебряного века Д. С. Мережковский писал: “Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть”.
Но одновременно в поэзии Лермонтова появляется другой, совершенно противоположный мотив – любви к грешной земле. В стихотворении “Земля и небо” он пишет:
Как землю нам больше небес не любить?
Нам небесное счастье темно;
Хоть счастье земное и меньше в сто раз,
Но мы знаем, какое оно.
Примирить “землю” и “небо”, увидеть в земной красоте отблеск лучей небесной славы Лермонтов еще не может. Он видит причину этого разлада в помраченной грехом природе человека, находит “корень мук в себе самом”. А в счастливые мгновения он готов примириться с небом и поверить в возможность союза его с землей:
Когда б в покорности незнанья
Нас жить Создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться.
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
Когда б нам полного блаженства
Не должно вечно было знать.
Здесь Лермонтову раскрывается смысл земной жизни. Он заключается в совершенствовании себя и мира, в постепенном выявлении человеком его божественной сущности:
Но чувство есть у нас святое –
Надежда, Бог грядущих дней, –
Она в душе, где все земное,
Живет наперекор страстей;
Она залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Душа узнать не может вновь.
Однако мгновенные прозрения или просветы вновь сменяются у Лермонтова сомнениями. Конфликт “земного” с “небесным”, периодически возобновляясь, пройдет через все его творчество и достигнет максимальной степени напряжения в двух зрелых романтических поэмах – “Демоне” и “Мцыри”.
То неустойчивое и переменчивое состояние духа, в котором находился Лермонтов-поэт, Белинский называл “рефлексией”. Это “переходное состояние”, “в котором человек распадается на два человека: один живет, а другой наблюдает за ним и судит о нем”. Тут нет полноты ни в каком чувстве, ни в какой мысли, ни в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-то скрытый в нем самом враг подсматривает, верна ли, истинна ли эта мысль, действительно ли чувство.
И человек, борясь с противоречиями собственной природы, кружится и бьется внутри себя самого, нигде не находя для себя полноты и самоуспокоения.
Лирика Лермонтова во многом предвосхищает творчество Достоевского: она разрушает иллюзию человеческой “самодостаточности”, подрывает ренессансную веру в неизменную и добрую природу человека, лишь искаженную враждебными ей внешними обстоятельствами. Отдаваясь последовательному и бесстрашному самоанализу, Лермонтов обнаруживает корень противоречивости и отсутствия гармонии внутри самого человека, совмещающего в своей глубине “священное с порочным,. Главный источник мук и бед он видит не во внешних обстоятельствах, а в болезненном состоянии, в котором находится человеческая душа.
Именно в этом содержится одна из ключевых особенностей лирики Лермонтова, которая получит свое продолжение и развитие в творчестве Достоевского и Толстого.
В стихотворении “Не думай, чтоб я был достоин сожаленья…” поэт равняется на Байрона, соотносит с ним свои идеалы и мечты:
Я молод; но кипят на сердце звуки,
И Байрона достигнуть я б хотел;
У нас одна душа, одни и те же муки;
О. если б одинаков был удел!..
Однако меру лермонтовского “байронизма” нельзя преувеличивать. Не случайно два года спустя поэт напишет:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
И вот оказалось, что для Лермонтова его “русская душа” означала несравненно больше, чем для Байрона душа “английская”. В 1815 году войска англичан с помощью прусских союзников разбили армию Наполеона при Ватерлоо. Для Англии эта победа была сопоставимой с русским Бородино. Сразу же Байрон написал стихи “Прощание Наполеона”.
Подзаголовком “с французского” он застраховал себя от английской цензуры и, вероятно, от неизбежных недоумений своих соотечественников. Наполеон Байрона, в отличие от исторического Наполеона, просившего пощады у победителей, мечтает о реванше, о кровавой мести врагам-англичанам. При этом Байрон ему глубоко сочувствует.
У Лермонтова в его стихах наполеоновского цикла нет и намека на оправдание воинственных замыслов императора. Наоборот, основная тема – это Наполеон поверженный, страдающий в изгнании, “на острове уединенном”, уже оставивший “и честолюбие, и кровь, и гул военный”. Он тоскует о “Франции милой”, которая не заслужила, чтобы “великий жизнь окончил в ней”. В “Воздушном корабле” высокий дух императора томится в одиночестве и каждый раз, в день скорбной своей кончины, навещает далекую родину и тщетно ищет там своих друзей:
Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.
Отличительным признаком эпохи Лермонтова Белинский считает бесстрашный самоанализ и доходящее до самых глубинных противоречий человеческой природы самопознание. “Наш век, – говорит он, – есть век сознания, философствующего духа, размышления, “рефлексии”… Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает свои кровавые раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он понял, что осознание своей греховности есть первый шаг к спасению. Он знает, что “действительные страдания лучше мнимой радости”.
Душа человека лермонтовского поколения, “страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет… она проникается своей собственной жизнью, лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие”, – считает В. Г. Белинский. Ему вторит М. Ю. Лермонтов.
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем, –
Пишет поэт в стихотворении “1831-го июня 11 дня”. И далее:
Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.
В этом заключены трагические душевные противоречия поэта.