Трагедия Моцарт и Сальери (Пушкин А. С.)

Индивидуалистическое сознание и “ужасные сердца” пушкинских героев характерны для “ужасного века”.

Тема “ужасного века, ужасных сердец” продолжается и в трагедии “Моцарт и Сальери”. Сальери, как и Барон, одержим стремлением утвердить себя рядом и наравне с гениями.

Пушкин начинает трагедию с того момента, когда в жизни Сальери наступил перелом. “Перерожденный” Сальери произносит монолог, в котором обозревает всю прошлую жизнь и исследует причины своего теперешнего состояния. Именно сейчас, в данную минуту,

у него “прояснился” ум, и он осознал, что новая идея-страсть овладела им.

Позади остались юношеские годы, мечты, надежды, упорный труд, медленное восхождение к вершинам мастерства. Сальери достиг в искусстве “степени высокой”, ему “улыбнулась” слава, он был “счастлив”.

Наделенный “любовию к искусству”, тонко чувствующий гармонию и способный к искреннему наслаждению ею, он вложил все духовные силы и волю в изучение тайн музыки. На пути к их постижению он не однажды “забывал” старые традиции и устремлялся навстречу новым знаниям, возвышаясь в собственных глазах своим

упорством, постоянством. Счастье, слава, покой пришли к Сальери благодаря “трудам, усердию, молениям”.

Сальери получил их за преданность искусству в качестве законной мзды.

Но… явился Моцарт, и спокойствие оставило Сальери. Слава Моцарта – слава его гения, его природного дара. И Сальери понимает, что одаренности можно противопоставить только одаренность, а не жертвы, принесенные ради искусства и тем более ради себя. “Бессмертный гений” дан “счастливцу праздному”, как называет себя Моцарт. Перед этим бесспорным фактом меркнут все усилия Сальери.

В Моцарте сосредоточивается враждебное Сальери творческое начало, свойственное самой жизни, самому бытию, вечно созидающей природе. В “бунте” Сальери совместились и грозное своеволие индивидуалистического протеста, и мелочное чувство зависти. Он и страшен, покушаясь в мрачном одиночестве восстановить былое спокойствие ценой гибели Моцарта, и беззащитен, беспомощен перед очевидностью его творческой мощи.

Некогда “гордый” Сальери стал “завистником презренным”, ополчился в черной злобе на весь мир и избрал жертвой своего друга Моцарта. Гениальность Моцарта кажется ему причиной его несчастий. Но разве Моцарт мешает ему жить и творить?

Конечно, нет! Он даже не подозревает о мучениях Сальери.

Что же обусловило нравственное падение Сальери? Почему зависть обрела такую власть над Сальери, что он решился на преступление?

Действие трагедии “Моцарт и Сальери” развертывается в XVIII веке, в то время, когда господствовала рационалистическая философия. Она учила, что все в мире расчислено. Сальери твердо усвоил механическую рассудочность столетия.

Музыкальные занятия он подчинил сухой и мертвенной логике. Композитор для него замкнут в сфере одних только музыкальных созвучий, и высокое искусство существует вне жизни. Моцарта Сальери тоже разделил на Моцарта-человека и Моцарта-композитора.

По его понятиям, гений ничем не похож на простых смертных, а Моцарт – в его гениальности Сальери не сомневается – противоречит его идеалу: обыкновенный человек, он играет на полу со своим мальчишкой, влюбляется, слушает дурное исполнение нищего скрипача, не придает никакого значения тому, что он “бог” в музыке, и встречает шуткой слова Сальери, который не в силах принять единство в Моцарте гениального и обыкновенного, “гуляки праздного” и “херувима”, “творца райских песен”. В этом и усматривает Сальери роковую “ошибку” природы. Ведь у самого Сальери все наоборот: чтобы стать музыкантом, он презрел жизнь (“Отверг я рано праздные забавы; науки, чуждые музыке, были постылы мне; упрямо и надменно от них отрекся я и предался одной музыке”).

Он откровенно признается: “Хоть мало жизнь люблю”. Разделив сферы жизни и музыки, Сальери постоянно разрушает гармонию. Потому-то и вдохновение приходит к нему не часто.

Он охотнее наслаждается чужими произведениями, чем творит свои.

В рационалистической эстетике XVIII века был распространен и другой взгляд: считалось, что талант сам по себе – ничто и как таковой не имеет ценности. Величие таланта зависит от того, какую пользу он приносит искусству или воспитанию нравственности. В Сальери борется грубо-утилитарное представление об искусстве и непосредственное, живое чувство прекрасного, но побеждает все-таки первое. Моцарт, по мнению Сальери, совершенно бесполезен.

Он “возмущает” в людях “желанье”, раздвигает перед ними горизонты идеала, но смертные – “чада праха” – никогда его не достигнут, потому что для надменного Сальери люди – существа низкие. Пробужденное музыкой Моцарта “желанье” останется “бескрылым”: люди неспособны подняться на более высокую духовную ступень. И этот антигуманный взгляд Сальери обнажает его собственную нравственную испорченность.

Сальери, например, не верит, что Бомарше – отравитель, но объясняет это заурядностью его натуры, открыто презирая человеческие качества своего друга (“Смешон для ремесла такого”). Моцарт, напротив, убежден в нравственной чистоте Бомарше-человека, и основанием служит для Моцарта гениальность Бомарше-драматурга. Сальери, таким образом, ненавидит Моцарта и за его веру в нравственное богатство человека, в способность человека к духовному росту.

Столь же решительно отрицает Сальери и “пользу” Моцарта для искусства. Он воспринимает музыку по преимуществу как сумму технических приемов, с помощью которых выражается гармония. Но, если можно научиться “приемам”, то гармонии нельзя – она неповторима. Следовательно,

Что пользы, если Моцарт будет жив И новой высоты еще достигнет? Подымет ли он тем искусство? Нет; Оно падет опять, как он исчезнет: Наследника нам не оставит он.

В этом суждении Сальери заключен и другой смысл: поскольку “приемы”, “тайны” доступны только посвященным, жрецам, “служителям музыки”, то искусство предназначено для них. Посторонних Сальери не впускает в храм искусства. Такому кастовому – и по существу своему антидемократическому – пониманию искусства совершенно чужд Моцарт.

Многочисленные аргументы, приводимые Сальери, закрепляются им в понятии “долга”. Торжество “долга” обычно означало победу разума над страстями. Рассудочный Сальери стремится убедить себя в том, что он овладел своими страстями и подчинил их разуму.

На самом же деле страсти владеют им, а разум стал их послушным слугой. Так в рационализме Сальери Пушкин обнаруживает черту, более свойственную индивидуалистическому сознанию, роднящую Сальери с мрачными и своевольными героями “жестокого века”. Пушкин последовательно снял все логические умозаключения Сальери, заставил его самораскрыться и обнаружить мелкую, низменную страсть, которая движет Сальери и которой он не может противиться.

Однако исполнение “тяжкого долга” вновь возвращает Сальери к исходному моменту. Слова Моцарта и он сам оживают в его уме:

Но ужель он прав, И я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные. Неправда…

Опять Сальери сталкивается с “ошибкой” природы. Ссылка на Буонарроти лишь оттеняет тот бесспорный факт, что в основе зависти Сальери лежат не высшие соображения о музыке, а мелочное и суетное тщеславие. “Тяжкий долг” Сальери получает точное и прямое обозначение – злодейство. Так Пушкин восстанавливает объективный смысл совершенных Сальери действий.

Неизмеримо трагичнее судьба Моцарта, гения, вынужденного творить в обществе, где царят зависть, тщеславие, где возникают преступные идеи и находятся люди, готовые их осуществить. Он, как гений, ощущает опасность, но не знает, что она исходит от его друга Сальери. Недаром его посещают печальные настроения и он чувствует приближение смерти.

Пушкин создал выразительный символический образ враждебного Моцарту мира, представший композитору в виде черного человека. Если в первой сцене Моцарт весел, то во второй он пасмурен и томим предчувствиями близкой кончины: его воображение преследует черный человек. Ему кажется, будто черный человек “сам-третей” сидит с ним и Сальери.

Вслед за этим он вспоминает легенду о Бомарше, друге Сальери, но отказывается верить ей.

Устами Моцарта говорит сама природа, ее справедливые и благие законы, сама гармония, сыном которой он выступает. Моцарт ошибается только в том, что Сальери такой же сын гармонии. Но ошибка Моцарта так понятна: он жизнерадостен, щедр от безмерности таланта, от человечности.

Его кажущаяся “праздность” – не пустое безделье, а напряженный внутренний труд.

Пушкин передал Моцарту часть своей души. Поэтому образ Моцарта лиричен. В нем запечатлелось величие гения, жизнерадостность и праздничность таланта, артистизм его духовного облика.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Трагедия Моцарт и Сальери (Пушкин А. С.)