Типичность личности Онегина в одноименном романе Пушкина

Из подробного, занимающего почти всю первую главу рассказа о детстве и юности – воспитании, образе жизни, привычках – героя, принадлежащего к столичному дворянско-светскому обществу, читатель наглядно видит, как постепенно” складывался его характер. Никаких загадочно-романтических “несчастий”. С Онегиным не происходило; наоборот, ему, можно сказать, везло в жизни (хотя бы полученное так вовремя наследство).

Да и живет это “забав и роскоши дитя” “среди блистательных побед, среди вседневных наслаждений”, т. е, ведет

то самое существование “молодого повесы”, какое вело в то время большинство столичной светской молодежи. Словом, в обстоятельствах его жизни не было ничего исключительного, напротив, они были типичными для людей данного общественного круга. Типические обстоятельства сформировали и типический характер.

Последнее сразу бросилось в глаза современникам поэта. Онегиных, подчеркивал в рецензии на первую главу один из критиков, “встречаем дюжинами на всех больших улицах”. Типичность Онегина, отсутствие в его образе героической приподнятости, исключительности не удовлетворили романтически настроенных

поклонников “южных” поэм Пушкина, ожидавших, что в таком же духе он будет писать и свой роман в стихах. “Бранил” “Евгения Онегина” Н. Н. Раевский, которому был посвящен “Кавказский пленник”.

С неодобрением отнесся к образу Онегина и писатель-романтик А. А. Бестужев. “…Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов? – спрашивал он Пушкина,- поставил ли ты его в контраст со светом, чтобы в резком злословии показать его резкие черты?” И не находя в образе Онегина романтического героя-протестанта, резко противопоставленного всему остальному обществу – “толпе” (излюбленный образ романтиков), Бестужев продолжал: “Я вижу франта, который душой и телом предан моде,- вижу человека, которых тысячи встречаю наяву, ибо самая холодность и мизантропия и странность теперь в числе туалетных приборов”.

Томительная, неизбывная скука – неудовлетворенность окружающим – свойство, которое также было присуще многим хорошо известным Пушкину выдающимся его современникам. Достаточно познакомиться с таким характернейшим документом эпохи, как письма основоположника русской элегической поэзии XIX в. К. Н. Батюшкова, или заглянуть в дневник декабриста Н. И. Тургенева, озаглавленный “Моя скука”, автор которого называет скуку “болезнью” только гораздо опаснейшею телесной”.

Уже в первой главе романа характер героя дан не только в его настоящем, в своем уже сложившемся виде, но показан и в его прошлом – в истории его развития, в динамике формирования. По дальнейшему ходу романа этот уже сложившийся характер дорисовывается, выступает все отчетливее и яснее. Однако, несмотря на заключенное в Онегине широчайшее художественное обобщение, делающее, его “главным лицом” произведения, он и отличие от героя “Кавказского пленника” не дан Пушкиным в качестве единственного в романе представителя “молодежи 19-го

Века”. Другим его представителем является полярно противоположный Онегину Ленский. Но тесно сошлись Онегин и Ленский не только потому, что “крайности сходятся”.

Ленский, как и Онегин, резко выделяется из окружающей среды и так же для нее чужероден и неприемлем: “…столь же строгому разбору в соседстве повод подавал”. . Оба они – представители “России молодой”. Причем пылкий и. восторженный романтизм Ленского – явление, в своем роде не менее характерное для передовой дворянской молодежи пушкинского времени, чем “охлаждение” и скептицизм Онегина.. Достаточно вспомнить многочисленных русских романтиков-идеалистов того времени типа “любомудров” или так называемых московских “архивных юношей”, о которых Пушкин упоминает в седьмой главе “Евгения Онегина”.

“Мог ли Онегин стать декабристом?” – спрашивают некоторые исследователи и дают на этот вопрос безусловно отрицательный ответ. Но дело обстоит не так просто. В числе участников декабристского движения были люди весьма различные: и такие, как восторженный романтик Кюхельбекер, и такие, как автор дневника “Моя скука” Н. Тургенев.

Однако их всех объединяло передовое сознание и критическое отношение к окружающей действительности, т. е. то, что было присуще и Онегину, который, получив в наследство от дяди имение, сразу же “задумал” облегчить положение своих крепостных крестьян: “Ярем он барщины старинной, оброком легким заменил”. Правда, делает он это, по ироническому замечанию Пушкина, “чтоб только время проводить”. Но все же предметом своего времяпрепровождения он избирает установление “порядка нового”, а не что-либо другое. Недаром Пушкин в черновых вариантах даже называет в этой связи героя словами “свободы сеятель пустынный” (которые затем устранит из романа и перенесет на самого себя), а соседние помещики негодующе именуют его “либералом”.

Наличие у Онегина критического отношения к окружающему несомненно. Поэтому участие Онегина в движении декабристов не противоречило бы исторической действительности. Но не противоречило ли бы оно логике его характера?

В натуре Онегина, развитие которой было искажено его средой, ненормальными общественными отношениями, безусловно, заложены добрые задатки – “души прямое благородство”. “Тоска сердечных угрызений”, не оставлявшая Онегина с момента убийства друга, гнавшая его с места на место, возрождение любовью к Татьяне, “тоска безумных сожалений” о столь близком и возможном и навеки, по его же собственной слепоте, утраченном счастье – все это не могло не оказать существеннейшего влияния на развитие этих задатков, создавало несомненные предпосылки для новой формы проявления благородства его души, перехода его на иную ступень страдания, “более сообразного с человеческим достоинством”. Помимо этих предпосылок, в основном субъективно-психологического порядка, Пушкин выдвигает и еще одну очень существенную объективную предпосылку. “Томясь в бездействии досуга”, Онегин пускается в “странствия без цели”, подробное описание которых должно было составить содержание целой главы.