Типический образ героя-современника в произведениях Пушкина

Субъективно-романтический метод изображения “главного лица” вступал в противоречие с замыслом Пушкина – воспроизвести типический образ героя-современника, ибо нельзя создать объективный и в этом смысле эпический образ-тип, погружаясь лишь в самого себя. Это как раз и вызвало неудовлетворенность поэта созданным им образом (“Пленник зелен”) и в дальнейшем побудило его искать другие пути к осуществлению поставленной им перед собой задачи: это “был первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил”,- писал он позднее

об образе Пленника. Действительно, образ этот не только недостаточно развит, “означен слегка” (характерно, что Пленник, как и героиня-черкешенка, даже не имеет в поэме собственного имени), но и обрисован непоследовательно, порой противоречиво.

Он наделен исключительными, титаническими чертами в духе “поэзии мрачной, богатырской, сильной” (эпитеты, которыми Пушкин определял “поэзию байроническую”).

Пленник бестрепетно глядит в лицо смерти, “с радостью” внимает “бури немощному вою”, даже “грозные черкесы” дивятся его смелости и гордятся своей добычей. В то же время он

выступает в качестве элегического героя, страдающего – “вянущего” – от неразделенной любви. Однако уже и этот “неудачный опыт” был замечательным художественным достижением Пушкина. В своем разочарованном герое-свободолюбце, при всей субъективности и недостаточной художественной зрелости его образа, поэту все же удалось уловить характерные особенности целой исторической эпохи. “Подобные лица часто встречаются в нынешнем положении общества”,- писал о Пленнике П. А. Вяземский сразу же после выхода поэмы в свет.

Значительно позднее, уже в 40-е годы, то же самое подчеркивал Белинский: “Пленник,- это герой того времени”, в котором уже были намечены “черты героев нашего времени со времен Пушкина. Но,- добавлял критик,- не Пушкин родил или выдумал их: он только первый указал на них, потому что они уже начали показываться еще до него, а при нем их было уже много”. “В этом отношении,- замечал Белинский – “Кавказский пленник” есть поэма историческая”. В таком же смысле “исторической” является поэма Пушкина и по своей проблематике.

Столкновение вольнолюбивого героя с общественной средой – глубоко не удовлетворяющим его, презираемым им светом – разрешается Пушкиным в соответствии с излюбленной сюжетной схемой романтиков: бегство из мира цивилизации в мир первобытной, “естественной” жизни. “Отступник света, друг природы”, герой-одиночка, страстно ищущий “свободы”, покидает “родной предел” и летит “в далекий край” на дикий Кавказ. Но сама эта коллизия была в высшей степени характерна для начала

20-х годов XIX в.- преддекабристского периода русской общественной жизни. До нас дошли свидетельства, что и фабула поэмы (освобождение Пленника полюбившей его черкешенкой) подсказана не “книгой”, а живой жизнью, основана на слышанном Пушкиным рассказе о действительном происшествии.

Еще сильнее непосредственные впечатления от действительности сказываются в описаниях природы Кавказа и нравов горцев. Характерно, что сам Пушкин, чувствуя, что эти описания вступают в противоречие с жанром “романтического стихотворения”, как называл он свою поэму, на первых порах склонен был рассматривать их как существенный недостаток. “…Описание нравов черкесских… не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника”,- писал он в черновике письма Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. “Местные краски верны,- замечал он тут же,- но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта”. Действительно, многочисленные и весьма обстоятельные описательные места “Кавказского пленника” явно нарушают канон романтической поэмы байроновского типа, которая вся должна быть сконцентрирована на личности и переживаниях героя.

Природа и быт Кавказа показаны в пушкинской поэме по преимуществу с романтической их стороны. И вместе с тем поэт имел право сравнивать их с “географической статьей или отчетом путешественника”. “Местные краски” в “Кавказском пленнике” при небывалой дотоле в русской литературе поэтичности отличаются конкретной “географической” точностью, по словам Белинского, “дышат чертами ярко верными” (VII, 374). Цитируя в письме К. С. Аксакову от 21 июня 1837 г. знаменитое описание в поэме Пушкина Кавказского хребта – “Великолепные картины!

Престолы вечные снегов…”,- Белинский пишет: “”Кавказский пленник” его здесь, на Кавказе, получает новое значение. Я часто повторяю эти дивные стихи. Какая верная картина, какая смелая, широкая, размашистая кисть!” Этой верности описаний, соответствию их оригиналу удивлялся позднее и сам Пушкин: “Сам не понимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы и природу, виденные мною издали”,- писал он в черновиках “Путешествия в Арзрум”, связанного с его вторым посещением Кавказа.

По сравнению с Байроном, поднимавшим своего героя над всем его окружающим, Пушкин по-иному определяет место и роль “главного лица” в поэме. В финале ее в характере Пленника, не делающего ни малейшей попытки спасти только что освободившую его и бросившуюся в горный поток “деву гор”, неожиданно проступает совсем не героическая черта. В ответ на упреки критиков Пушкин отшучивался ссылками на “рассудительность” Пленника и слишком быстрое течение горных рек: “Я плавал в кавказских реках,- тут утонешь сам, а ни черта не сыщешь…” Однако есть все основания думать, что здесь, пусть еще непроизвольно, но уже сказывается начало того критического отношения к “байроническому” герою с его холодным эгоизмом, сосредоточенностью только на самом себе, которое с такой силой проявится в ряде последующих произведений Пушкина. И во всяком случае возвышенно-героическое начало воплощено в поэме в образе не героя, а героини.

Характерно, что Пушкин и сам соглашался, что поэму было бы правильнее назвать “Черкешенка”.