Теория литературы: Что такое неоакмеизм в поэзии?
Традиция акмеизма, заложенная Анненским, Гумилевым, Мандельштамом и Ахматовой – оставила чрезвычайно глубокий след в литературе 1960-1980-х годов. На этой почве выросла поэзия Иосифа Бродского, но не только. В наиболее близких отношениях с “классическим” акмеизмом находится поэзия Арсения Тарковского, М. Петровых, Г. Оболдуева. Кроме того, отдельные аспекты эстетики акмеизма получили разработку в творчестве таких поэтов разных поколений, как Д. Самойлов, С. Липкин, Ю. Левитанский (фронтовое поколение), Б. Ахмадулина, А. Кушнер, О. Чухонцев,
Не будучи связанными какими-либо групповыми отношениями, эти поэты тем не менее исповедуют сходные эстетические принципы – для них всегда характерна ориентация стиха на постоянный (более или менее явный) цитатный диалог с классическими текстами; стремление обновлять традиции, не разрывая с ними; “необыкновенно развитое чувство историзма… переживание истории в себе и себя в истории…”; осмысление
Принципиальная новизна “семантической поэтики”, вслед за Ю. И. Левиным, Д. М. Сегалом, Р. Д. Тименчиком, В. Н. Топоровым и Т. В. Цивьян, может быть охарактеризована через принцип всеобщей личностной связи, благодаря которому “гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры… творчество и жизнь, все они и судьба – все скреплялось единым стержнем смысла, призванного восстановить соотносимость человека и истории” (51). Таким “единым стерженем смысла”, одновременно соотнесенным с историей и с личной судьбой, становится в “семантической поэтике”художественный образ культуры – всегда индивидуальная и динамичная эстетическая структура, пластически оформляющая найденную автором “формулу связи” между прошлым и настоящим, между личным опытом поэта и, как правило, безличным гнетом исторических обстоятельств, между прозой жизни и ходом времени. Именно образ культуры становится в “семантической поэтике” средоточием мифологической модели мира, в которой, как в поэзии Мандельштама и Ахматовой, “разыгрывается” драма времени и пространства, природы и культуры, бытия и истории, судеб человека в природном и историческом мире – его жизни и смерти, творчества и творения и т. п.”. Причем, для “Семантической поэзии” крайне характерно “оксюморонное” воплощение мифотворческого (архетипического) импульса.
Даже самые глобальные и универсальные темы воплощаются на языке предельно обостренной “конкретно-чувственной логики”.
Примечательно, что традиция акмеизма оказалась особенно плодотворной для эстетических поисков семидесятых. Почему? По-видимому, акмеистическая традиция предлагала мощную альтернативу как романтическому утопизму “шестидесятников”, так и конформизму надвигающейся застойной поры.
Неоакмеизм выводил за пределы советской и вообще социальной истории, предлагая взамен иной масштаб – масштаб истории культуры, в котором любые, даже самые трагические обстоятельства времени, выглядели как нормальный фон, всегда сопутствовавший свершениям духа. Может быть, самой емкой декларацией неоакмеизма 1970-х годов стали знаменитые в свое время стихи Александра Кушнера:
Времена не выбирают, В них живут и умирают. Большей пошлости на свете Нет, чем клянчить и пенять, Будто можно те на эти, Как на рынке поменять
Сложная диалектика преходящего и вечного, невозможность существовать в измерении вечности “поверх барьеров” докучного исторического времени, необходимость научиться “читать” свое время по словарю культуры, а значит и “большого времени” (Бахтин), реальной, неконъюнктурной истории – так звучал пафос акмеистической традиции в 1970-е годы. Неоакмеизм не предполагал бегства из “безвременья” в иное, более благоприятное, историческое время, но напротив, он возвращал историческое измерение своей эпохе. Причем чувство истории восстанавливалось благодаря чуткости к культурным ассоциациям, сокрытым в гуще узнаваемой повседневности, к архетипам, проступающим в мимолетных реакциях, в случайных воспоминаниях, в дневниковых записях.
В неоакмеизме характерная для “семантической поэтики” оксюморонность проявляется в устойчивом для разных поэтов сочетании архетипичности образного языка, тяготения к созданию художественных символов целых культурных систем, с “прозаиком”, подробностью рисунка повседневной судьбы, интимной или дружески-непосредственной интонацией, отсутствием ораторской позы.