Тема предназначения поэта и поэзии в творчестве М. Цветаевой
“Для меня стихи – дом…”, – писала Марина Ивановна Цветаева. Этим домом поэтесса владела сполна и оставила его непохожим на другие – теплым, высоким, красивым и светлым, в который хочется возвращаться снова и снова.
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Эти строки написаны, когда их автору не исполнилось и 21 года, однако, и десятилетия спустя Цветаева говорила об этой заключительной строфе: “Формула наперед – всей моей писательской
В поте – пишущий, в поте – пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь над кудрями пляшущий, –
Дуновение – вдохновения!
Гений вдохновения – единственный повелитель поэта. Он парит над ним в облике огненного всадника: “Пожирающий огонь – мой конь!..”; “С красной гривою свились волоса…/ Огневая полоса – в небеса!”. И сама она, женщина-поэт, уподоблена птице Феникс, что поет “только в огне”, сгорая в “тайном жаре” души, и этому костру приносит
Тема поэта и его предназначения достигает своей мощи в маленькой энергичной поэме “На красном коне”. Героиня приносит к ногам Гения-повелителя – всаднику на красном коне – свою жизнь, чтобы он умчал ее ввысь, и “в лазурь”, в иной мир – в небо поэта.
В 1923 году Цветаева пишет стихотворение “Поэт”. Оно – о поэте, его природе, его сути, его величии и беззащитности, о его могуществе и ничтожности “в мире сем”. “Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем”, живущие с пером и бумагой, душа которых больше и чувствительнее, не похожие на остальных. Поэт должен быть выше и светлее, чтобы быть тем лучиком света, который освещает дорогу остальным:
Поэты мы – и в рифму с париями,
Но выступив из берегов,
Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов!
Особенна, но нелегка дорога поэтов в мире, где остальные не видят ничего, кроме собственного “Я”, своих проблем, задыхаются в быту, отвергают поэтов, которые могут нарушить их обыденность, призывая стать лучше, светлее, приоткрыть свои души:
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
19 марта 1918 года Цветаева написала стихотворение, в котором делает творческий рывок к той себе, какой стала совсем скоро, к той себе, где она прозревает Поэта – Женщину – Любовь в их противоположных началах, где ее поэтической интуиции приоткрывается двоякость природы человека: две женские сути, символизирующиеся в Психее (душа) и Еве (тело). Также, она говорит о человеческих высотах – низостях, чистоте – греховности, свете – тьме, высшем – земном, “бытие” – быте:
Что хочешь – спрашивай. Ты добр и стар,
И ты поймешь, что с эдаким в груди
Кремлевским колоколом – лгать нельзя.
И ты поймешь, как страстно день и ночь
Боролись промысел и Произвол
В ворочающей жернова груди…
А голос, голубем покинув грудь,
В червонном куполе обводит круг.
Две чаши весов: на одной – произвол, опущенный взор; на другой – промысел (высший), закинутая в своей правоте голова. Две чаши весов – и не перевешивает ни одна. Ведь над всем, вне всего, – голос поэта (Логос), голубем вылетающий из груди и парящий над куполом храма…
Поэт, по Цветаевой, не подвластен суду. “Я не судья поэту, / И можно все простить за плачущий сонет!” – так в юности она защищала поэта Эллиса. Поэт, считает она, не только не подсуден читателям, но и не судья другим. Он мыслит по-своему. Его “тьма” не всегда означает зло, а высота – добро.
Ева может оказаться доброй, а Психея – бесстрастной. Когда, позже, сама Марина Цветаева жестом поэта и Психеи в голодной Москве отдаст Бальмонту последнюю картофелину; или когда она уйдет с работы, не в силах “служить”, в то время, когда дома сидят два голодных ребенка, то как женщина и мать она была…не права. Впрочем, можно ли судить и мерить поэта одними обычными житейскими мерками? А если он не укладывается в них, а если он только и существует благодаря своей “внемерности”?
На эти вопросы трудно ответить однозначно. Во всяком случае, Цветаева в 25-28 лет была именно такова. С годами она станет другой, станет острее воспринимать чувство долга.
Но взгляды на права поэта не изменит и провозгласит: “В жизни – черно, в тетради – чисто”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...