Тема коллективизации в литературе

Это драматичный момент всего литературного процесса 30-х гг. Обойти его невозможно: возникает известная неполнота, полуправда в освещении трагических сторон литературной истории.
Что такое коллективизация в деревне, зачем (и кому) она была необходима? Почему она так противоречиво отразилась в прозе и поэзии конца 20-х – начала 30-х гг. и в последующих художественных исследованиях 60-90-х гг.?
Коллективизация, предпосылкой которой был кризис хлебозаготовок зимой 1927/28 г., своего рода “крестьянский бунт”, протест людей, не пожелавших

везти хлеб в государственные закрома по низким ценам, – это способ предельной централизации производства сельхозпродуктов, сосредоточения его в хозяйствах-гигантах, своего рода “опорах социализма” в деревне. Колхозы были созданы, с одной стороны, для удобства и надежности хлебозаготовок, с другой – для удобства внедрения новой техники. Ho главное – для создания монолитного социального строя: без буржуазии в городе, без кулака в деревне. Решено было вместо сотен тысяч мелких хозяйств создать тысячи колхозов с общей пашней, едиными фермами, твердым планом по вывозу зерна осенью и т. п.
Государство стремилось решить этим сразу несколько задач. И город, и армия, и организации, вывозившие хлеб за границу в оплату за станки, в целом за технику для строившихся гигантов, получали известную определенность, надежность в получении хлеба. Историк Н. Верт отмечает: “Отобранное у крестьян зерно предназначалось для вывоза преимущественно в Германию…

С 1931 по 1936 г. половина всей ввозимой в СССР техники была немецкого происхождения”. Иных источников получения валюты, кроме сельскохозяйственного сырья и золота, добывавшегося теми же бывшими крестьянами, у изолированной, осажденной страны не было. Вот-вот мог быть закрыт Гитлером и немецкий рынок остро необходимой техники.
В романах о коллективизации, проводившейся жестко, в спешке, с грубым причислением к врагам, к кулакам всех колеблющихся, желающих сберечь свое имущество, землю, лошадей, в целом можно найти множество достаточно точных, достоверных подробностей: и пресловутое “раскулачивание” (ограбление и “ликвидация как класса”) зажиточных крестьян (их, “спецпереселенцев”, высылали из сел на Север, в Сибирь), и сцены собраний, на которых избирали (назначали) руководителей колхозов, и картины массового забоя частного скота (все равно отберут в колхоз).
Романы эти предельно социологичны, язык их, мучительно пародируемый А. Платоновым в “Котловане” и хронике “Впрок”, часто сплошь состоит из “речезаменителей”, бюрократизмов. Все эти подробности присутствуют, например, в “Поднятой целине” (1932) М. Шолохова, где представлены – с жестких социологических позиций – и бедняки (Майданников, Бесхлебнов), и кулаки (Островнов), и колеблющиеся середняки, местные коммунисты Нагульнов, Разметнов, и присланный из Питера руководитель колхоза матрос Семен Давыдов… Естественно, есть и его антипод, есаул Половцев, готовящий казачье восстание против коллективизации.

Разные этапы коллективизации изображены в растянутой, часто натуралистической хронике Ф. И. Панферова “Бруски” (1928-1937), которая в целом идеализировала весь трагический процесс коллективизации, замалчивала факты прямого “раскрестьянивания”, т. е. разрушения деревни, преувеличивала “кулацкую угрозу” социализму.
В этом романе также есть и вожак артели Кирилл Ждаркин, и кулак Плакущев, и середняк Никита Гурьянов, ищущий утопическую “страну Муравию” (эту тему возьмет у Панферова А. Твардовский). Однако политическая актуальность оттеснила на второй план художественность. Так, мысль человеческая, “текущая” из мужицких голов, сравнивается с маслом, “выдавливаемым из жмыха”, трактор – с “хряком”, а весенняя мечта, чудесная птица, “играет как сытый серый коршун, купаясь в изобилии солнца” (?!).

Все это огрубленный реализм, а вернее, натурализм.