Сюжет романа Хаксли “Обезьяна и сущность”

Несколько особняком в ряду других антиутопий XX века стоит антиутопический роман Хаксли “Обезьяна и сущность”, написанный в 1948 г., много лет спустя после духовного кризиса, пережитого Хаксли в середине 30-х годов и существенно изменившего его взгляд на мир. Хаксли, родственник сподвижника Дарвина Томаса Гексли, сам интересовался проблемами эволюции и неоднократно обращался к ним в своих произведениях, а порой даже в явно декларативных целях моделировал варианты “обратной эволюции”. Выше уже говорилось о романе Хаксли “После многих

лет умирает лебедь” (1939), в художественном мире которого обезьянье состояние – это то предельное состояние, которого может достичь человек, идущий по пути абсолютизации своего “Я”.

Что касается романа “Обезьяна и сущность”, то здесь уже “обратная эволюция” становится уделом всего человечества – и это теперь в антиутопическом мире Хаксли есть закономерный итог всего предшествующего развития человеческой цивилизации. В основу названия романа легли слова героини комедии Шекспира “Мера за меру” Изабеллы:

Но гордый человек, что облечен Минутным кратковременным величьем

И так в себе уверен, что не помнит, Что хрупок, как стекло, – он перед небом Кривляется, как злая обезьяна, И так, что плачут ангелы над ним, Которые, будь смертными они, Наверно бы до смерти досмеялись.

В художественном мире романа происходит “смыкание” двух временных пластов: в повествование о событиях, происходящих в Америке в середине 40-х годов, “вставляется” случайно обнаруженный героем-рассказчиком сценарий фантастического фильма, погружающего нас в американскую действительность начала третьего тысячелетия. Роман является продолжением антиутопической линии, идущей от романа “О дивный новый мир”, но в то же время можно говорить уже и о ряде очень существенных различий между антиутопическим “дивным новым миром” и антиутопическим миром “Обезьяны и сущности”. Если “дивный новый мир” подавляет все живое лишь потому, что не ведает компромисса между моделью “земного рая” и подавляемой реальностью, то в художественном мире “Обезьяны и сущности” даже всякое движение в сторону научного освоения бытия, в сторону дальнейшего развития цивилизации европейского типа, в сторону дальнейшей эволюции удовлетворения материальных потребностей человека даже и без претензий на построение “рая на земле” предстает как нечто настолько враждебное человеческому роду, что в глазах мудрого Архинаместника весь прогресс является ничем иным, как делом рук извечного врага человека – Дьявола, которому в романе дано имя Велиал.

Уже ученые правители “дивного нового мира”, отсекая все, что не “вписывается” в предзаданную ими модель, культивируют в человеке лишь то, что может быть познано и запрограммировано, то есть главным образом инстинкты и потребности животного происхождения плюс какие-то зачатки логического мышления, умение выполнять некоторые трудовые операции и т. д. Даже наука в рамках “идеального общества”, по словам одного из Верховных Контролеров, должна была находиться “на цепи и в наморднике”.

В художественном мире “Обезьяны и сущности” науку сажают на цепь и надевают намордник. Мы видим Фарадея, который “на легкой стальной цепочке, прикрепленной к собачьему ошейнику” на четвереньках следует за своей хозяйкой-бабуинкой”. Видим мы и множество Луи Пастеров на цепочках, занятых созданием бактериологического супероружия. Сталкиваемся мы и сразу с несколькими Альбертами Эйнштейнами, принадлежащими разным армиям и содержащимся исключительно на привязи.

В решающий момент Эйнштейны попытались было сопротивляться, но “обезьяны в сапогах, отвечающие за запас гениев в каждой армии”, перебивая друг друга криками “Грязный коммунист!”, “Вонючий буржуа!” и т. д., подтаскивают “избитых, исполосованных плетьми, полузадушенных Эйнштейнов” к приборным панелям и заставляют нажать роковые кнопки.

Вскоре в кадр попадают бесшумные ползущие клубы ядовитого газа, уничтожающие все на своем пути – в том числе и самих Эйнштейнов: “Сдавленные крики возвещают о том, что наука двадцатого века наложила на себя руки”. Эти сцены глубоко символичны – в них отразился взгляд Хаксли на современную ему науку как на институт, изначально являющийся не силой, поднимающей человека над животным уровнем, но лишь инструментом, позволяющим человеку более эффективно и изощренно реализовывать свою обезьянью природу. Не случайно в художественном мире романа назойливым рефреном звучит стихотворная реплика Рассказчика:

Но это ж ясно, Это знает каждый школьник, Цель обезьяной выбрана, Лишь средства – человеком. Кормилец Рарю и бабуинский содержанец, Несется к нам на все готовый разум. Он здесь, воняя философией, тиранам славословит, Здесь Пруссии клеврет, с общедоступной “Историей” Гегеля под мышкой, Здесь, с медициной вместе, готов ввести гормоны половые от Обезьяньего Царя, Он здесь, с риторикою вместе: слагает вирши он, она их следом пишет, Здесь, с математикою вместе, готов направить все свои ракеты На дом сиротский, что за океаном; Он здесь – уже нацелился, и фимиам курит благочестиво, И ждет, что Богородица скомандует: “Огонь!”

И в конце концов сценарий погружает нас в Америку 2108 года, в Америку, давно пережившую ядерную войну (как, впрочем, и все остальные страны, кроме Новой Зеландии и Экваториальной Африки) – и медленно вырождающуюся. Теперь человечество медленно, от поколения к поколению, через ряд мутаций, теряет тот совокупный разум, который и позволил в свое время человеку выделиться из животного царства и вообразить себя венцом творения. Единственное, что осознали обитатели этого антиутопического мира, – это изначальную обусловленность всего довоенного прогресса, начиная с открытия Америки и победы над голодом – искушением Дьявола, то есть Велиала: уж слишком последовательно человечество, начиная с этого времени, шло только по направлению к пропасти.

Что же касается самой идеи прогресса, то, по словам Архинаместника, “слишком уж много в ней дьявольской язвительности. Без посторонней помощи тут не обошлось”, ибо “Прогресс – это измышление о том, будто можно выиграть в одной области, не заплатив за это в другой, будто только ты постигаешь смысл истории, будто только ты знаешь, что случится через пятьдесят лет, будто ты можешь – вопреки опыту – предвидеть все последствия того, что делаешь сейчас, будто впереди – утопия и раз идеальная цель оправдывает самые гнусные средства, то твое право и долг – грабить, обманывать, мучить, порабощать и убивать всех, кто, по твоему мнению (которое, само собой разумеется, непогрешимо), мешает продвижению к земному раю”.

И, осознав это, оставшаяся пока на земле часть человечества стала поклоняться Велиалу, волю которого человечество осуществляло едва ли не изначально и от которого теперь всецело зависит, с какой скоростью пойдет окончательное вырождение человечества. Таков теперь, по Хаксли, единственный возможный исход цивилизации, не ориентированный на самосовершенствование человека изнутри.

XX век – это век, начавшийся мировой войной и кризисом ранее незыблемых ценностей, продолжившийся возникновением радужных утопических надежд и многочисленными

Попытками слить мечту с реальностью, заканчивающийся кризисом утопического сознания. И рассмотренные здесь утопии и антиутопии могут быть своего рода путеводителем по одному из интереснейших направлений развития общественной мысли.