Сюжет повести Голдинга “Чрезвычайный посол”

Иронически окрашенная повесть Голдинга “Чрезвычайный посол”, построенная в притчевой форме, переносит читателя в Древний Рим-Древнеримская специфика почти незаметно сплетается в художественном мире повести с реалиями европейской цивилизации XX века – оркестранты встречают войско легионеров песнями: “На сопках Древнего Рима”, “Адриатические волны”, “Ведет нас в бой прекрасная Минерва”, “Глади-глади-глади-гладиатор”, отрывками из “Симфонии Девятой Героической Когорты” и песней “Как провожали нас гетеры”.

По

стилю написания эта повесть резко отличается от предыдущих повестей Голдинга: она вся проникнута ироническим колоритом, что несколько облегчает ее прочтение и даже снижает внешний трагизм повествования – с первого взгляда повесть предстает лишь своего рода безобидной насмешкой над по-детски наивным и не осознавшим этого человечеством. Однако за этой иронией стоит резкое изменение голдинговской концепции человека, которая стала значительно более пессимистической, чем прежде. Прежде всего голдинговский пессимизм обращен на идею научно-технического прогресса.

Фабула повести достаточно

фантастическая: в Древний Рим попадает ученый из XX века Фенокл и привозит технологию изготовления трех плодов цивилизации: скороварки, взрывчатки и печатной машины. Однако поведение людей по ходу действия повести наталкивает на грустный вывод: практически любое достижение цивилизации человек неразумный способен использовать лишь себе во зло. Единственный мудрый человек в художественном мире повести – Император. Мудрость его состоит в том, что он решительно отвергает любые изобретения, которые хотя бы потенциально могут стать инструментом насилия.

Ибо он твердо знает – если они могут стать инструментом насилия, то именно в этих целях они и будут использоваться. А посему – долой взрывчатку.

Над книгопечатанием Император задумался, мысленно заглянул в будущее, увидел там многочисленные размноженные огромными тиражами мемуарные повествования о собственных заслугах (типа “Дневник провинциального губернатора”, “Как я строил стену Адриана” или “Воспоминания бабушки Нерона”) и пришел к выводу, что от книгопечатания людям станет скорее хуже, чем лучше. Только одну ошибку допустил Император – он согласился на скороварку: от нее-то какой вред? Но так уж устроен голдинговский человек, что и скороварки в его руках имеют обыкновение взрываться, причем непременно с летальным исходом – в данном конкретном случае для трех поваров.

Можно ли давать чересчур опасные “игрушки” в руки людей, которым время от времени хочется учинить “небольшое бодрящее зверство”?

И ближе к финалу Император обращается к ученому из XX века Фаноклу с полным пессимизма обращением: “Эх вы, натуро-философы. Ваш упрямый и ограниченный эгоизм, ваше царственное увлечение единственным полюбившимся предметом могут когда-нибудь подвести мир к такой черте, за которой жизнь на земле можно будет стереть с той же легкостью, с какой я стираю восковой налет с этой виноградины”. И предлагает Фаноклу отправиться чрезвычайным послом в Китай.

Лишь бы – подальше.

Таков он, голдинговский человек, – слабый, грешный, одержимый страстями ребенок, которому опасно давать в руки его же собственные творения. И все же, несмотря ни на что, построенный этим человеком шпиль еще не рухнул. Это вселяет надежду.