Суровые будни войны. (По повести К. Д. Воробьева “Убиты под Москвой”)
Суровые будни войны. (По повести К. Д. Воробьева “Убиты под Москвой”)
Мужество есть великое свойство души;
народ, им отмеченный,
должен гордиться собою.
Н. М. Карамзин
Читая “русскую, святую, классическую” литературу, я привыкла думать о том, что она, наша литература, говоря о чем-то главном в жизни, задает миру очень важные вопросы: “Кому живется весело, вольготно на Руси?”, “Что делать?”, “Кто виноват?”, наконец, “Что происходит с нами?”.
О чем же главном она говорит? Почему хватает меня за сердце,
Но вот как-то я открыла томик стихов Вероники Тушновой, и по глазам ударила строчка:
Знаешь ли ты,
Что такое горе?
Горе! Боль! – вот это и есть то главное, о чем говорит вся наша литература. Прав был другой поэт, Иосиф Бродский, заявивший миру: “Только с горем я чувствую солидарность…”
Литература ставит вопросы о самом больном и насущном в жизни.
Война и есть то горе, та неизбывная боль народа, о которых свидетельствует вся русская военная проза
Недавно я прочитала восторженный отзыв В. П. Астафьева о повести “Убиты под Москвой”, откуда запомнились слова о том, что эту книгу не прочтешь просто так, “на сон грядущий”, потому что от нее, “как от самой войны, болит сердце…” Оказывается, этот замечательный писатель сам хлебнул окопной жизни, горя, крови и слез. При чтении повести Воробьева сжимались кулаки и возникало желание, чтобы никогда не повторилось то, что произошло с кремлевскими курсантами.
И, хотя боюсь читать о войне, о крови, страданиях и смерти, заставила себя взять повесть Константина Воробьева, прочла на одном дыхании, испытала многое: от легкого удивления до глубокой боли, до слез… Нет, эта книга вовсе не сентиментальна, скорее, она, можно сказать, сурово правдива; и те слезы, что вызвал у меня финал повести, нельзя назвать катарсисом, ибо, пережив вместе с героем страдание, я не освободилась от него. Боль осталась.
Боль за героев повести, кремлевских курсантов, которым довелось воевать под Москвой в ноябре 1941 всего пять дней, и все двести сорок молодых, красивых (рост у каждого сто восемьдесят три сантиметра), романтически настроенных юношей погибли “после бесславного, судорожного боя, в нелепом одиночестве под Москвой”.
Изображая войну, автор следует толстовской традиции: война не любезность, а самое гадкое дело в жизни. Изображая войну глазами лейтенанта Алексея Ястребова, писатель психологически тонко показывает избавление от шаблонного мышления, от стереотипного представления о войне.
Алексею и его товарищам, пока еще бодро и весело, под музыку шагающим за обожаемым командиром, фронт “рисуется зримым и величественным сооружением из железобетона, огня и человеческой плоти, и они шли не к нему, а в него, чтобы заселить и оживить один из временно примолкнувших бастионов”.
Сам-то автор, прошедший сквозь ад войны и концентрационных лагерей, уже давно понял, как он пишет, “невероятную явь войны”, а его героям еще только предстоит в полной мере осознать ее.
Вскоре курсанты поймут, что все их книжные представления о войне – это мираж, беспощадно уничтоженный суровой действительностью. Скоро, очень скоро им придется отказаться от мысли “бить врага только на его территории”, от знания о том, что огневой залп нашего любого соединения в несколько раз превосходит чужой, суровые будни войны заставят их отказаться от “многого другого, непоколебимого и неприступного, о чем Алексей – воспитанник Красной Армии – знал с десяти лет…”
Оказывается, рота капитана Рюмина шла не к одному из временно примолкнувших бастионов, а для того, чтобы на этом участке фронта, окруженном фашистами, остаться навсегда. Воробьев, следуя “правде, прямо в душу бьющей”, рисует эпизод встречи курсантов с хорошо вооруженным отрядом войск НКВД, задача которого состояла в том, чтобы “предотвратить отступление”. Несколькими выразительными эпитетами, рисующими красноармейцев спецотряда, автор создает зловещую атмосферу насилия, жестокости, вдруг окружившую курсантов: у бойцов “засады” был какой-то распущенно-неряшливый вид и глядели они на курсантов подозрительно и отчужденно.
На груди их командира “болтался невидимый до того курсантами автомат – рогато-черный, с ухватистой рукояткой, чужой и таинственной”.
Сами же курсанты были вооружены лишь старыми самозарядными винтовками, гранатами и бутылками с бензином.
Нечеткое и зыбкое сознание, с которым молодые бойцы воспринимали войну, начало проясняться. И радость, “беспричинная, гордая и тайная”, – радость жизни, и ненужное здесь тщеславие – все это улетучилось при первой минной атаке и при виде первых раненых и убитых товарищей.
Особое потрясение курсанты испытали при встрече с генерал-майором, которому с остатками дивизии удалось вырваться из окружения. О таком повороте событий лейтенант Алексей Ястребов даже не мог и помыслить.
Страх за свою жизнь и за жизнь своих товарищей вызвал у него вдруг “мучительное чувство родства, жалости и близости ко всему, что было вокруг и рядом…”. И это чувство родства со всеми не оставит его уже никогда.
Писатель постоянно подчеркивает в своем герое его человечность, желание понять эту суровую, “невероятную явь войны”; “сердце его упрямилось до конца поверить в тупую звериную жестокость этих самых фашистов; он не мог заставить себя думать о них иначе как о людях…”.
Война – “жестокая страна”, и потому автор повести насыщает книгу “жесткими”, беспощадными в своей правде эпизодами. Такова сцена с описанием смертельно раненного Анисимова, ноющего на одной протяжной ноте: “Отре-ежь… Ну, пожалуйста, отре-ежь…” На мокрой полуоторванной поле шинели Алексей увидел “глянцево-сизый клубящийся моток чего-то живого…
Это “они” – понял Алексей, даже в уме не называя своим то, что увидел”. “Невероятная явь войны” вызывает у него в этой сцене чувство тошноты, отторжения смерти, нежелания видеть кровь, страдания и смерть.
Рисуя сцену погребения первых шести курсантов, психологически точно изображая состояние живых – их “чувства отталкивающего ужаса смерти и тайного отчуждения”, К. Воробьев подчеркивает верный, суровый вывод капитана Рюмина о том, что со стороны учиться мести невозможно. Это чувство само растет из сердца, как первая любовь у не знавших ее.
Эти два чувства – любовь и ненависть – владеют Алексеем во время рукопашного боя, в схватке с врагом, более похожей на объятие, когда убитый Алексеем немец вдруг “как-то доверчиво сник и отяжелел и почти переломился в талии”. Страшный приступ рвоты того и другого противника как-то по-человечески в то же время сближает их. Да, война для того и другого – “самое гадкое дело на земле”.
Возможно ли говорить о повседневной, обыденной жизни, о суровых буднях войны, если эти будни были такими короткими – всего пять дней?
Да, возможно, если за это время человек смог увидеть и пережить столь многое, что его хватило бы на всю жизнь.
В финальной сцене поединка с танком уже поварившийся в самых адских котлах войны, обогащенный ее жестким опытом, Алексей Ястребов вершит свой подвиг сурово и буднично; перед нами возмужавший герой, воин, ясно осознающий свою роль в этой войне. “То оцепенение, с которым он встретил смерть Рюмина, оказывается, не было ошеломленностью или растерянностью”. Верный суровой правде войны, Воробьев убеждает читателя, что обстоятельства оказываются сильнее человека, и самоубийство командира, потерявшего целую роту, – тому подтверждение. После смерти Рюмина Алексей Ястребов вдруг понял, что в нем растаяла тень страха перед собственной жизнью.
Теперь она стояла перед ним как дальняя “безразличная ему нищенка”. Читая эти строки, я вспомнила подобное размышление Ю. Бондарева о свободе человека от страха смерти: “Когда человек судорожно держится за жизнь, он находится в мучительном телесном рабстве. Как только исчезает алчное насыщение жизнью, наступает свобода от страха смерти.
И тогда человек свободен безгранично”.
Перед лицом возможной смерти Алексею вспоминается его детство, дед Матвей, Бешеная лощинка. Для него здесь, на поле боя, сошлись прошлое и настоящее, а ради будущего надо было встать из траншеи с бутылкою зажигательной смеси и шагнуть навстречу идущему на него танку. И он шагнул, взорвал танк…
В романе “Прокляты и убиты” В. П. Астафьев говорит о своих героях, что жестокая сила войны не погасила в них “свет добра, справедливости, достоинства, уважения к ближнему своему, к тому, что было, есть в человеке от матери, от отца, от дома родного, от России, наконец передано, наследством завещано”. И это в полной мере относится к героям повести К. Воробьева, пережившим краткий миг победы – в ночном бою – и в полной мере – суровые ее будни.
Писатель приводит нас к выводу, который сформулировал еще Н. М. Карамзин: “Мужество есть великое свойство души; народ, им отмеченный, должен гордиться собою”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...