Стихотворения Твардовского на военную тематику
Все, кому случалось побывать в Смоленске, наверняка посетили курган Бессмертия в Реадовском парке. Этот величественный монумент на юго-западной окраине города создан руками самих жителей. Землю несли кто в чем мог со всей округи – отовсюду, где за двадцать шесть с половиной месяцев оккупации гитлеровские палачи расстреляли и замучили более 135 тысяч человек.
Тогда, в 1943 году о мемориале и речи не было, но обо всем, что выпало на долю земляков, что претерпел “край, страдающий в плену”, пришедший “вместе с нашею победой” Твардовский
После уже известного вступления “Отцов и прадедов примета…”, завершавшегося грозной строкой: “Гром грянул – началась война…” – следовала глава “Голошение”1. Что означает это слово, вероятно, мало кому в наши дни знакомое? Заглянем в толковые словари – “обрядный плач с причитаниями, особенно по покойнику”. Но им же сопровождался и свадебный обряд, и проводы солдат.
Голосили по тому или над тем, кому обратный путь домой заказан, кто покидал его надолго или навсегда.
Глава начиналась так:
Из века в век, из рода в род, Из дальней старины В крови у женщины живет
Два стихотворения – “Война, воина. Любой из нас…” и “Под вражьим тяжким колесом…” – датированы 1942 годом, а из комментария к ним (2, 4 и) узнаем что в рабочей тетради автора они помечены 12 августа 1942 года и являются не чем иным, как вариантами главы “Голошенье”. В окончательный текст они не вошли.
Третья глава публикации “Коси, коса…” вам уже известна как вторая глава. От первого варианта она разнится лишь несколькими новыми строфами, затем следовала глава “Беженцы”, появившаяся в газете 11 декабря В ней рассказано о бесконечном людском потоке что “на восток От фронта гнал колеса” и “столько вывалило вдруг Гуртов, возов, трехтонок, Коней, колес, детей, старух, Узлов, тряпья, котомок…”, а отражены в ней впечатления “кипящего лета войны” 1941 года на Украине.
Однако со временем глава эта претерпела немалые изменения. Если в первом ее варианте речь шла лишь о том, как “огромный край война гнала С поспешно взятой ношей”, то в окончательной редакции мы читаем и о том, как “за черенки взялись лопат. За тачки бабьи руки”, как
Готовы были день и ночь Копать с упорством женским, Чтоб чем-нибудь войскам помочь На рубеже смоленском. Чтоб хоть в родимой стороне, У своего порога, Хотя б на малый срок войне Перекопать дорогу…
Перед нами уже не беспомощный неуправляемый поток, а противостоящая войне сила женской, материнской любви, женщины, отстаивающей самое дорогое – жизнь детей, мужей, отцов, независимость Родины. И отнюдь не случайно наша послевоенная литература (Ф. Абрамов, В. Распутин и др.) с огромным почтением и неподдельной любовью отдала (быть может, еще не сполна) дань подвигу женщины на войне. “Вспомним… только один подвиг русской бабы в минувшей войне… – говорил на VI съезде писателей Федор Абрамов. – Ведь это она, русская баба, своей сверхчеловеческой работой открыла второй фронт, которого так жаждала Советская Армия…
Зачастую сама голодная, разутая и раздетая… с истинным терпением и безропотностью русской крестьянки несла свой тяжелый крест вдовы-солдатки, матери погибших на войне сыновей”1. Не меньшую дань отдала этой теме наша многонациональная литература, воспев на своих страницах женщину-мать, женщину-патриотку, а в их лице – Мать-Родину. Об этом многие строки А. Адамовича, Я. Брыля, В. Быкова, Ч. Айтматова, писателей Латвии, Литвы, Украины.
Глава “Гостинчик” (16 декабря 1943 года) повествует о тех же горестных воспоминаниях страшных дней отступления, когда противник приближался к Москве. В дальнейшем она частично вольется в пятую главу поэмы, рассказывающую о горькой правде тех дней, о том, как “сынов родной земли… по той земле вели на запад под конвоем”, а “бабы всем подряд заглядывают в лица”, пытаясь ненароком передать припасенный узелок немудрящей снеди:
Прими, что есть, солдат; Кивни, скажи что-либо, Мол, тот гостинец свят И дорог, мол. Спасибо
Это одно из самых горестных мест, и в окончательном варианте поэмы Твардовский скажет о невозможности, недопустимости забвения тех мук: “Нет, мать, сестра, жена, И все, кто боль изведал, Та боль не отмщена И не прошла с победой”.
И наконец, последнее повествование, завершающее ту военную публикацию, – “Солдат и солдатка” (18 января 1944 г.), в поэму не вошло. С 1945 года оно станет известно как самостоятельное стихотворение “В пути”. Завершалась публикация так:
В огне, в огне полсвета, Огнем горит закат. Семья в дороге где-то, В пути отец-содат.
Поэма оказалась в полной зависимости от времени, от самого хода войны. И снова Твардовский “песню отложил, прервав на половине”, а в феврале того же 1944 года вернулся к “Теркину”.
Но “Дом у дороги” не забыт и не отложен – иногда в замыслах поэта он выдвигается на передний край, как бы опережая “Теркина”: “До окончательного окончания “Теркина” хочу закончить другую штуку, которую начал уже давно, но она, пожалуй, и не могла быть кончена до нынешнего этапа войны…
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...