Стихи о спорте Мандельштама и “Футбол” Заболоцкого: совпадение или подражание?
Исследователи Заболоцкого указывают, что несмотря на абсолютную новизну поэтики “Столбцов”, его первого сборника, даже на фоне отгромыхавшего уже футуризма, в этих стихах явственно прослеживается влияние поэтов XIX века (Пушкина, Вяземского, Баратынского, Бенедиктова, Тютчева, Случевского и других), причем как на уровнях поэтики и основных мотивов, так и на уровне словесных перекличек. Однако “Столбцы” не могли бы быть написаны и без влияния современников Заболоцкого. Одно из подтверждений – связи “Столбцов” с поэзией Мандельштама
Самый яркий, на мой взгляд, пример этих связей – стихотворение “Футбол”, о котором и пойдет речь. Но сходство “Футбола” и нескольких мандельштамовских стихотворений 1913 года (“Теннис”, “Спорт”, “Футбол” и “Второй футбол”) можно было бы объяснить объединяющим их объектом изображения: поэты Серебряного века заново открыли спорт, как поэтическую тему, и новизна изображаемого могла навязывать определенную поэтику. Поэтому хотелось бы показать, что параллель Заболоцкий-Мандельштам не случайна, и обозначить еще
Стихотворение 1928 года “Народный Дом” начинается так (в окончательной редакции):
Народный Дом, курятник радости,
Амбар волшебного житья,
Корыто праздничное страсти,
Густое пекло бытия!
Эта пышная титулатура – любимый прием раннего Заболоцкого – отсылает нас к мандельштамовскому стихотворению “Люблю под сводами седыя тишины” (1922).
Соборы вечные Софии и Петра,
Амбары воздуха и света,
Зернохранилища вселенского добра
И риги Нового Завета.
Очевидно синтаксическое и лексическое сходство этих двух четверостиший: оба они начинаются с подлежащего, за которым следует вереница одинаково устроенных приложений, которые объединены неявно присутствующим в двух этих стихотворениях мотивом зерна, хлеба (Мандельштам: “амбары”, “зернохранилища”, “риги”; Заболоцкий: “амбар”, “корыто”, “пекло”), который неизбежно вызывает ассоциацию с радостно-торжественной, не плотской составляющей жизни (Мандельштам: “воздух и свет”, “вселенское добро”, “Новый Завет”; Заболоцкий: “радость”, “волшебное житье”, “страсть”, “бытие”).
Уже на этом примере хорошо виден метод Заболоцкого: “вплетать” в стихотворную ткань отрывочные цитаты, не делая их частью ткани семантической, иными словами, вставлять в текст литературную аллюзию, отсекая весь пласт ассоциаций, который эта аллюзия неизбежно должна за собою скрывать. Часто цитата освещается пародийно – без пародии на само произведение, она лишается культурного контекста, обессмысливается.
Например, в стихотворении 1928 года “Цирк” (последнем в подцикле “Городские столбцы”) разговаривают два комических героя.
Один старик интеллигентный
Сказал, другому говоря:
“Этот праздник разноцветный
Посещаю я не зря.
Здесь нахожу я греческие игры,
Красоток розовые икры,
Научных замечаю лошадей, –
Это не цирк, а прямо чародей!”
Другой, плешивый, как колено,
Сказал, что это несомненно.
Эта сцена не может не вызвать в памяти финал последнего стихотворения из мандельштамовского сборника “Камень” – “Я не увижу знаменитой “Федры”…”.
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И словно из столетней летаргии
Очнувшийся сосед мне говорит:
– Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры…
Перекличка “греческих игр” и грека, который не видит “наших игр”, очевидна; а “зрители-шакалы”, кажется, соотносятся с двумя собеседниками у Заболоцкого.
Еще один пример. Мандельштамовское стихотворение “Воздух пасмурный влажен и гулок…” (1911) кончается так:
Небо тусклое с отсветом странным –
Мировая туманная боль –
О, позволь мне быть также туманным
И тебя не любить мне позволь.
У Заболоцкого в шуточно-эротическом стихотворении “Отдых” читаем:
Сепаратор, бог чухонский,
Масла розовый король!
Укроти свой топот конский,
Полюбить тебя позволь.
Лексическое сходство последних строк в этих четверостишиях очевидно, но столь же очевидно, что это не более чем игровой прием: Заболоцкий заимствует у Мандельштама только ритмико-лексическое клише (слово и его позицию в стихе), полностью изменяя не только тематику и интонацию стихотворения, но и ритм (четырехстопный хорей с мужскими и женскими окончаниями традиционно сочетается с легкостью в интонации: см., например, пушкинское послание Кривцову).
Итак, повод видеть в стихах Заболоцкого переклички с первыми сборниками Мандельштама существует. Теперь попробуем найти связь между “Футболом” Заболоцкого и целым рядом мандельштамовских стихотворений (“Футбол”, “Второй футбол”, “Спорт”, “Теннис”).
Все пять стихотворений являют собой описание спортивной игры, причем спорт подается как динамическое действо – в противоположность античной традиции изображать спортсменов неподвижными, описывая красоту их тела, напряжение мышц и так далее.
Девятнадцатый век, хотя и нарушает эту традицию, все-таки, во-первых, близок ей, а во-вторых, апеллирует к ней. Взять, к примеру, стихотворение Пушкина “На статую играющего в свайку”.
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч – тешится быстрой игрой!
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдохнуть.
Статика задается самим названием, да и динамика процесса игры у Пушкина мнимая.
Серебряный век делает описания спорта динамичными, вводит событие и героев (таким образом, стихотворения о спорте становятся сюжетными), наконец, привносит в описания вселенский размах.
Но только тот действительно спортсмэн –
Кто Разорвал печальной жизни плен :
Он Знает мир, где дышит радость, пенясь…
(Мандельштам. “Спорт”)
Слишком дряхлы струны лир:
Золотой ракеты струны
Укрепил и бросил В мир
Англичанин вечно-юный.
(Мандельштам. “Теннис”)
… Через моря и реки, Просторы, площади, снега,
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,
Несется шар.
(Заболоцкий. “Футбол”)
И у Мандельштама, и у Заболоцкого сохраняется еще античное любование спортсменами (“Средь юношей теперь по старине // Цветет прыжок и выпад дискобола…” – Мандельштам. “Спорт”), но к этому чувству оба добавляют еще и упоение движением, бешеным темпом игры. Более того, это радостно-восторженное состояние передается и героям стихотворений.
Ключевую воду пьет
Из ковша спортсмэн веселый…
(Мандельштам. “Теннис”)
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
(Заболоцкий. “Футбол”)
При этом в стихотворениях появляется мотив театральности: спорт “ненастоящ”, он похож на всеохватывающее действо – не то на буффонаду, не то на мистерию.
Сам собой летает мяч,
Как волшебная приманка.
……………………………..
Он Творит игры обряд,
Так легко вооруженный,
Как аттический солдат,
В своего врага влюбленный.
(Мандельштам. “Теннис”)
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград…
(Заболоцкий. “Футбол”)
У Мандельштама это ощущение развивается в двоякое понимание спорта: с одной стороны, спорт – это порыв, выход за пределы “печальной жизни” , а с другой – действо, которое происходит в угоду публике.
Румяный шкипер бросил мяч тяжелый,
И черни он понравился вполне.
(“Спорт”)
Эта “чернь”, масса, присутствует как у Мандельштама (во всех названных стихотворениях, кроме “Второго футбола”), так и у Заболоцкого. Это могут быть как зрители (“Спорт”) или некоторые подразумевающиеся наблюдатели (“аляповатые дачи, где шатается шарманка”, и автомобилисты в мандельштамовском “Теннисе”), так и игроки (которые собрались вместе и слились в единый образ, в отличие от главного героя стихотворения – голкипера в мандельштамовском “Футболе”, форварда в “Футболе” Заболоцкого).
Должно быть, так толпа сгрудилась,
Когда мучительно жива,
Не допив кубка, покатилась
К ногам тупая голова.
(Мандельштам)
Свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка…
(Заболоцкий)
Здесь угадывается романтическое противопоставление героя и толпы, но, впрочем, этот мотив ни в одном из указанных стихотворений не развивается
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...