Сравнительный анализ творчества Лермонтова и Григорьева
Наличие прямой жанровой традиции “Евгения Онегина” маскируется выпадением одного важного звена в образовании всякой преемственности: отсутствует ближайший круг литературных спутников достаточно высокого ранга, устанавливающих канон жанра. В то же время массово-эпигонская литература немедленно откликнулась на появление романа в стихах, тиражируя образец в изрядном количестве шаблонов. Правда, без участия массовой литературы традиция складывается нетвердо, но в случае с “Онегиным” шаблоны сразу заняли ее магистральную линию,
Тем не менее, отсутствие канонизирующего круга было компенсировано. Многие значительные поэты пушкинской эпохи, не вступая в открытое соперничество с автором “Онегина”, создали поэмы, в которых явственно обозначились интенции нового жанра. Канон выступил в размытых очертаниях, в отклоняющихся, неявных, смешанных формах, возникал не столько сам жанр романа в стихах, сколько ориентация на него, некий модус жанровой принадлежности.
Так “придвигаются” к “Онегину”
Особенно наглядно тенденции боковой линии проявились в творческих поисках Лермонтова и Аполлона Григорьева, последовательно связанных друг с другом. Лермонтов острейшим образом воздействовал на Григорьева высоким романтизмом своих поэм, прежде всего “Демона”, но сама романтическая поэма Лермонтова быстро претерпевает транспозицию жанровых признаков и заметно эволюционирует. Это связано как со стремительными сдвигами в литературном процессе 1830-х гг., так и с обширностью лермонтовских жанровых возможностей. По отношению к поэме, да и не только к ней, позволено с большим основанием говорить о жанровом синкретизме Лермонтова.
По М. М. Бахтину, романтическая поэма – романизированная поэма, которая под воздействием романа и подобно ему “не дает стабилизироваться ни одной из собственных разновидностей” (2)*. Современный лермонтовед Е. М. Пульхритудова, соглашаясь с Бахтиным, полагает, что уже ранняя поэма “Измаил-бей” (1832 – 1833) – “это жанровый эксперимент Лермонтова, где изнутри традиционной для романтической поэмы фабулы прорастает романное содержание, раздвигающее и ломающее рамки старого жанра”. Далее исследовательница добавляет, что “Измаил-бей” “тяготеет не только к тому, чтобы стать романом в стихах.
Это одновременно первая попытка исторической поэмы нового типа”. И еще поясняет: “в “Измаил-бее” заложено не только зерно романа о сыне века, но и зерно философской поэмы-мистерии”.
Те же явления свойственны и зрелому творчеству Лермонтова. Так, в “Демоне” хорошо заметно романное начало, перекликающееся с принципами созданного параллельно “Героя нашего времени”, предваряющее идейно-художественную полифонию романов Достоевского. Но гораздо более откровенно жанровые эскизы романа в стихах выступили в “иронических” поэмах Лермонтова “Сашка” и “Сказка для детей”.
Л. Я. Гинзбург и Б. М. Эйхенбаум писали о прямом влиянии “Онегина” на “Сашку” и “Сказку для детей” как в содержательном, так и в жанровом отношении. Характеризуя позднее творчество Лермонтова, Л. Я. Гинзбург утверждает, что “Онегин” в переломный момент (1838 – 1839) определяет его направление. Он дает предпосылки для лирической иронии “Сказки для детей”, для бытовой конкретности “Сашки”, для психологизма “Героя нашего времени” (6)*. Иронический стиль “Сказки для детей”, по мнению исследовательницы, вел к реалистическому миропониманию, к возможности с разных точек зрения взглянуть на вещи и явления.
Лермонтов долго видел своего Демона только как героическую фигуру, но затем противопоставил друг другу две концепции демонизма – монументальную и ироническую. “Новый демон, – пишет Л. Я. Гинзбург, – трагичен, но трагичен именно отсутствием абсолютов, раздвоенностью, рефлектирующим сознанием интеллигента 30-х годов. Это сложное идеологическое задание Лермонтов осуществляет переходами, контрастами, стилистическими разоблачениями, характерными для иронического метода…”.
Таким образом, и способ изображения персонажа, и колеблющаяся стилистика – все в “Сказке для детей” выводится из “Онегина”. В этом же русле лежит “Сашка”. Здесь “Лермонтов явно занят мыслью о том, чтобы написать своего “Онегина”, то есть написать историю молодого человека своего поколения”. Далее Л. Я. Гинзбург замечает, что “впервые в “Сашке” Лермонтов вводит своего лирического героя в текст поэмы, создает развернутую систему лирических отступлений”.
Ироническая сдержанность сюжета, удвоение лирического “я” в авторе и герое, автор как связующее начало для пестрого материала быта, прозаическое строение фразы приближены к структуре пушкинского романа в стихах. В то же время исследовательница справедливо выводит “Тамбовскую казначейшу” за жанровые границы “Онегина”, несмотря на онегинские строфы поэмы, и сближает ее с “Графом Нулиным”. Конечно, онегинский элемент есть в “Казначейше”, но закругленность сюжета вокруг единственного эпизода тяготеет к жанру стихотворной повести. Вопрос о жанровой принадлежности “Сашки” гораздо сложнее.
Л. Я. Гинзбург все же думает, что “Сашка” “отнюдь не натуралистический роман в стихах; “Сашка” – ироническая поэма”. Она считает эту вещь неотделанной, незаконченной и брошенной, добавляя при этом, что Лермонтов “бросил “Сашку” – и, быть может, написал бы грандиозный роман в стихах о русской жизни”.
Большинство лермонтоведов считает “Сказку для детей” незавершенной, едва начатой (Л. Я. Гинзбург, У. Р. Фохт, Т. П. Голованова и др.). Однако Б. М. Эйхенбаум ставит вопрос: “Не представляет ли собой “Сказка для детей” фрагмент, который и не должен иметь конца?” То есть здесь та же проблема, что и с “Сашкой”, и та же возможная связь с онегинской жанровой традицией. Ряд наблюдений и сопоставлений приводит Б. М. Эйхенбаума к выводу, что “перед нами снова фрагмент стихового романа”.
В принципе, можно даже говорить не о “фрагменте стихового романа”, но просто о “стиховом романе”, так как фрагментарность и неоконченность являются качествами жанра. Впрочем, как бы ни решался этот сложный вопрос – в более узком аспекте жанра или в плане поздней поэтики Лермонтова, – перед нами все равно открывается зрелище безостановочных жанровых импульсов стихотворного романа, не отливающихся в застывшие формы. Не погибни Лермонтов так рано, не изменись столь стремительно историко-литературные условия, кто знает, мы действительно могли бы иметь, наряду с “Онегиным”, еще один грандиозный “роман в стихах о русской жизни”. Он мог возникнуть на путях циклизации самых различных жанров, комбинирующих вместе поэзию и прозу, – подобная форма виделась впоследствии Ап.
Григорьеву. Нельзя не отметить известного притяжения “Сашки” и “Сказки для детей”: они написаны одной и той же редкостной одиннадцатистишной строфой – соединением неполной октавы с двумя двустишиями, которое М. Л. Гаспаров считает “громоздким” (13)*, – и к тому же существует кусок текста, как бы колеблющийся между обеими поэмами. Можно представить и сопряжение с ними какого-нибудь прозаического замысла Лермонтова.
Так или иначе, но роман, и в частности, роман в стихах как “вечно ищущий, вечно исследующий себя самого и пересматривающий все свои сложившиеся формы жанр” (14)*, обнаружил, приближаясь к середине XIX в., избыток не вполне определившихся жанровых стремлений.
Опираясь на прецеденты жанровых определений “Сашки” и “Сказки для детей”, примеры которых нетрудно умножить (15)*, следует, казалось бы, утверждать с полным основанием, что перед нами два готовых стихотворных романа, осуществляющих прямую онегинскую традицию на ее магистральной линии. Однако, даже имея достаточное количество аргументов, лучше от этого воздержаться, потому что в случае с романом в стихах мы вообще редко встречаемся с твердо проявленной и устойчивой структурой. Безусловно, приложение к тексту жесткой решетки жанровой формулы с целью определения степени соответствия следует считать обязательным, но также необходимо во избежание грубого догматизма уметь вовремя отступить от претензий на их безоговорочное совпадение. Роман в стихах едва ли не больше, чем роман в прозе – при всей их “дьявольской разнице”, – ищет свободы для содержательного развертывания и композиционного размещения.
Его трудно уложить в рубрики классификации, и потому, придерживаясь описательных задач, надо уравновесить меру заключения текста в рамки жанра и меру освобождения его из этих рамок. При таком подходе “Сашку” и “Сказку для детей” предпочтительнее оставить в пределах неканонических, протожанровых форм.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...