Сочинение по произведениям Набокова
Под псевдонимом Сирин, Владимир Набоков стал известен вначале как автор стихов, которые несли в себе общее настроение эмиграции: тоску по утерянной родине, бесприютность существования вне России (“Россия”, “Билет”, “Расстрел”, “Давно ль…”). Но подлинную славу автору принесли его прозаические произведения, “самым русским” из которых критика единодушно признала роман “Машенька” (1926). В произведении связаны воедино два плана повествования: план внешний – жизнь Ганина, героя романа, и людей, окружающих
Сам автор подсказывает вывод о призрачности эмигрантского существования, пронизанного скукой, вялостью, тоской, и о реальности, ясности вплоть до мельчайших деталей воспоминания героя о юности, любви, Машеньке, которая становится для него символом России. “Воспоминание так занимало его, – пишет В. Набоков о Ганине, – что он не чувствовал времени. Тень его жила в пансионе госпожи Дорн, – он же сам был в России, переживал воспоминание свое, как действительность. Временем для него был ход его воспоминания, которое развертывалось
Обратим внимание на повторяющийся образ тени, который станет одним из сквозных в романе Набокова. Если классический герой продавал душу, то Ганин “не раз даже продавал свою тень, подобно многим из нас”, – замечает автор. Души нет, нет корней, почвы, а вместе с этим человек утратил не только родину, но и себя. Вот почему постоянно возникает в произведении мотив жизни-игры, театра, чего-то ненастоящего, съемки, “во время которой равнодушный статист не ведает, в какой картине он участвует”.
Русский человек на “железном сквозняке” жизни, на улице, где “все казалось не так поставленным, непрочным, перевернутым, как в зеркале”, – так своеобразно откликается Набоков на драму краха бытия, переживаемую эмиграцией, по-своему трансформируя традиционный для русской литературы тип “лишнего человека”.
Но автор не был бы Набоковым, если бы не показал самообман героя, не вскрыл призрачность казавшейся столь реальной “жизни воспоминаний”. Любовь, Машенька, Россия – все осталось в далеком прошлом и не может повториться, все утеряно безвозвратно. Машенька так и не появилась, встреча не состоялась, это был очередной мираж, еще одна тень… Финал произведения построен как сюжет прощаний: умер старый поэт, так и не уехавший в Париж; ушел в прошлое дом, где жили “семь русских теней”; Ганин простился с Людмилой, с Берлином.
Вспыхнув, погасло теперь уже навсегда воспоминание о Машеньке. Сидя в вагоне поезда, герой погрузился в сон… Здесь сведены воедино основные метафоры произведения, здесь воспоминание переходит в сон, а реальной жизни как не было, так и нет.
Это чувство сломанной судьбы, одиночество становится основой мировосприятия Набокова и определяет особенности его произведений (двуплановость композиции, образы двойников, мотив сна, повышенную роль метафор, характеристику героев). Усиливается отрешенность от России, память о которой словно бы гасится в сжатом пространстве эмигрантского существования, где душа сначала “притаилась”, а потом вовсе умерла. Все названные выше особенности произведения Набокова характерны для младшего поколения первой волны, которое критика назвала “потерянным”, “незамеченным”.
В судьбе этого поколения (Б. Поплавский, Л. Зуров, Н. Берберова, И. Одоевцева и др.) критика увидела приметы оскудения и угасания литературы эмиграции, которая была сильна писателями, сформировавшимися еще в России, и не дала в отрыве от нее яркой молодой плеяды (этот вывод разделял А. Амфитеатров, В. Ходасевич, Ф. Степун, М. Слоним, Г. Струве).
Но творческая судьба В. Набокова стала исключением для писателей его поколения. Произведения 20-30-х годов заставили говорить о нем как о крупном художнике, великолепном стилисте, мастере метафоры и в целом художественной формы, а после второй мировой войны, когда он перешел в своем творчестве на английский язык, книги Набокова получили известность на западе и вызвали дискуссию не только о своеобразии художественного мира автора, но и о том, явлением какой культуры – русской или англоязычной – был В. Набоков.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...