Главная ⇒ 📌Сочинения по литературе ⇒ Сочинение на тему: ПРИЧИНЫ НЕУДАЧИ ЭКСПЕРИМЕНТА ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО

Сочинение на тему: ПРИЧИНЫ НЕУДАЧИ ЭКСПЕРИМЕНТА ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО

Изначально Филипп Филиппович не собирался создавать искусственного человека, особенно такого, каким получился Шариков. Операция проводилась для “выяснения вопроса о приживаемости гипофиза, а в дальнейшем и о его влиянии на омоложение организма у людей”. Как нередко случается, эксперимент повлек неожиданные последствия, которые трудно назвать благоприятными. Смело можно заявить, что опыт провалился.

И не потому, что в итоге пришлось сделать Полиграфу Шарикову операцию для возвращения ему собачьего облика. Опыт неудачен потому,

что была испорчена жизнь профессора и его домочадцев, потому, что искусственный человек не нашел себе лучшего применения, кроме как стать живодером, наконец, потому что на месте милейшего пса оказался самый настоящий мерзавец.

Сам профессор не виноват. С момента, когда Шарик стал превращаться, события вышли из-под контроля. Преображенский – хирург, он не мог прогнозировать изменений характера бывшего пса и задумался только потом, когда Шариков уже стал занозой, терзавшей всех жителей профессорской квартиры.

Филипп Филиппович – вообще личность уязвимая. Большую часть своей жизни он провел

совсем в другом мире: в мире скальпеля и операционного стола, анатомических атласов и историй болезни.

Время тоже было другим. Когда Преображенский раньше отрывался от своей медицины, он видел вокруг упорядоченную, нормальную жизнь, где каждый знал свое место. В этой жизни на парадной лестнице еще были ковры, из галошной стойки не пропадала обувь, а новоявленные жилтоварищества не строили кирпичных перегородок по квартирам.

Здесь, в понятном и логичном мире, профессор был на месте сам и вполне мог разглядеть истинную цену другому. Но это было раньше. Теперь Филипп Филиппович ясно видит, что мир сошел с ума, что на дворе то самое “время перемен”, которого так боялись древние китайцы. И ему, уже пожилому, состоявшемуся человеку, очень хорошо видны причины разрухи и неурядиц в обществе, он правильно рассуждает о том, как сделать жизнь вокруг лучше и благоустроенней.

Но Преображенский не учитывает того, что разум не способен пробиться к безумию, что любые доводы не в пользу существующего порядка вещей нынешние хозяева жизни тут же объявят буржуазными предрассудками, а самого профессора, как и многих ему подобных, зачислят в ряды личностей, нуждающихся в “разъяснении”.

Может быть, именно поэтому Филипп Филиппович в быту так старательно не меняет установившегося образа поведения. Он ведет светские беседы за едой, ходит в оперу, он “держит марку” той самой части общества, которая во все времена была его лучшей частью – марку преуспевающею среднего класса. Благо, возможность к этому пока еще есть.

И главное – профессор Преображенский продолжает заниматься научной деятельностью и хирургической практикой.

А занимается практикующий хирург Преображенский омоложением человеческого организма. Разумеется, не полным – до этого дело пока еще не дошло. Но добавить немного молодости увядающим богачам он способен. За это хорошо платят.

И опять же, не виноват Филипп Филиппович, что услугами его пользуются особы карикатурные и, в общем-то, жалкие. Все эти зеленоволосые ловеласы и молодящиеся старушки для него – просто пациенты, рабочий материал. Профессор относится к ним снисходительно и не особо стремится ковыряться в их душах.

С него вполне достаточно тел. И до поры до времени все идет нормально – нет ни малейшего повода менять свои взгляды. Впервые повод появляется тогда, когда уже прооперированный Шарик начинает вести себя так, что по всему дому приходится клеить запрещающие объявления, но и эта мера помогает плохо.

Главная ошибка профессора Преображенского заключается как раз в том, что он поздно заинтересовался, кем при жизни был хозяин гипофиза. Ведь, как выяснилось, именно гипофиз определяет человеческую личность. В результате вполне симпатичный и трогательный пес Шарик заполучил в свой мозг Клима Чугункина – ранее судимого, вороватого балалаечника, злоупотреблявшего алкоголем и, в конце концов, умершего от удара ножом в сердце в пьяной драке.

Ничего хорошего от подобного соседства произойти не могло. Шарик оказался загнанным куда-то в угол сознания, а Чугункин не только стал править бал, но и сумел очень многое из присущего псу извратить, сделать из мелкого недостатка или даже из достоинства (например, жалости к машинистке Васнецовой) настоящий порок.

Впрочем, Полиграф Полиграфович получился тем, кем он был, не только из-за чугункинского гипофиза. Сам Шарик тоже в некоторые моменты своей бродячей жизни наверняка и приворовывал, и тяпнуть исподтишка умел, и поджать хвост перед тем, кто сильнее. Вот только для бездомного пса все эти недостатки – способ выжить.

Когда он поселился у профессора, когда его откормили и вылечили – Шарик изменился. Изменился настолько, что уже вряд ли смог бы заново прижиться на улице: “Я барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни”. В “лучшей жизни” Шарику уже не надо было воровать пищу, бегать от дворников, мерзнуть по подворотням.

Для собаки большего счастья и не надо.

Но, увы, Полиграф Полиграфович – это человек. И он по сравнению с Преображенским, с Борменталем, даже с Зиночкой и Дарьей Петровной – существо второго сорта. Фактически, он снова бродяга.

Дворниками и швейцарами для него стали те, кто забрал его с морозных московских улиц, кто прикармливал, выгуливал и гладил его. В этой ситуации Шарик-пес уже не справлялся. За его выживание в человеческом обществе взялся Чугункин.

А новым благодетелем, приручившим бродячее создание, Полиграфа Полиграфовича, стал управдом Швондер.

Итог закономерен. У воспитанного и преуспевающего профессора Шарик почувствовал себя собачьим принцем-инкогнито. А под эгидой пролетария Швондера Шариков выдвинулся в подлинные дети смутной эпохи, стал столь же значимым, как нормальный домашний питомец. По большому счету, он даже в человеческом облике остался псом.

Даже за кошками гонялся все так же и блох на себе ловил зубами.

Могло ли быть по-другому?

Наверное, могло, если бы Шарика прооперировали не в двадцать четвертом, а в четырнадцатом году, если бы гипофиз принадлежал более светлой личности, чем Клим Чугункин, если бы на него чуть больше внимания обращал Преображенский, а поблизости не оказалось злополучного Швондера. Ведь Филипп Филиппович с трудом воспринимал свое создание как существо мыслящее и самостоятельное. Отчитать его, ткнуть носом в неправильность, взять за глотку – это всегда пожалуйста.

На это и профессор горазд, и Борменталь. А вот Швондер, к несчастью Преображенского, видит в Шарикове угнетенный и бесправный элемент. И начинает принимать живейшее участие в его судьбе.

Именно Швондер дает Шарикову имя, добивается документа, подсовывает книги и даже впоследствии устраивает на должность. Чем не Филипп Филиппович с его краковской колбасой? Ведь ничуть не хуже.

Ну, а то, что имя нечеловеческое, книжечка революционная, а должность живодерская, так не будем забывать, кто такой Швондер. Было бы странно, если бы управдом отдал своего подопечного в институт, вручил труды философов-гуманистов и стал учить пользоваться ножом и вилкой.

Кстати, о надлежащем воспитании Полиграфа Полиграфовича Преображенский позаботиться мог бы. Да, Клим Чугункин был очень силен в новосозданном человеке, но всегда есть способ, метод подбора “ключика” к сердцу, оставшемуся собачьим. А, как мы помним, Шарик – очень милое создание, способное любить и испытывать благодарность.

Вполне возможно, что Филипп Филиппович так и не поверил до конца в то, что из-под его скальпеля вышел настоящий человек. Он ученый, он имеет право сомневаться. А Шариков то и дело выкидывает фортели, более присущие собаке, нежели человеку. Погоня за котом в квартире профессора, например.

И поведение Полиграфа Полиграфовича тогда, когда его изодрали когтями, когда Преображенский и Борменталь устраивали ему разнос за учиненный в квартире погром. Не правда ли, все очень сильно напоминало действия именно собаки, вставшей на задние лапы и научившейся говорить, а никак не человека.

Швондер – не ученый, он просто верит только своим глазам. А на остальное у него не хватает воображения. Он пролетарий до мозга костей, благодаря чему Полиграф Полиграфович воспринимается им не умом, а эмоциями.

Как же можно не протянуть руку угнетенному?

Вот так и получилось, что несчастный пес был вторично приручен. И, как и полагается хозяйской собаке, он стал щерить на чужих зубы.

Таким образом, под одной крышей в квартире Филиппа Филипповича оказались низость и идеализм.

Идеалист Преображенский изо всех сил держится за нерушимость своего привычного быта. Он уверен, что это возможно даже во время, когда на руинах царской России медленно прорастает Россия советская. А между тем новоявленный пролетарий вовсю гавкает на своего бывшего кумира. Профессор запрещает Шарикову играть до одури на балалайке, ругаться нецензурными словами и носить вульгарные лаковые штиблеты?

Значит, смело можно говорить об ущемлении прав, о том, что Филипп Филиппович притесняет несчастного человека-пса. Значит, можно грозить возмездием и даже нужно, чтобы буржуй случайно не возомнил о себе слишком много.

Преображенский с легкой руки Полиграфа Полиграфовича вдруг вынужден, испытав на себе отдельные “прелести” новой жизни, осознать: он не может находиться вне ее. Даже профессор в советское время познает, что такое потоп в квартире из-за сломанной сантехники, каково это – когда пьяные дружки Шарикова воруют шапку и трость, а сам Шариков гордо заявляет, что он здесь прописан на шестнадцати квадратных аршинах и никуда не уберется.

От вторжения нового времени профессор и Борменталь защищаются всеми доступными способами. И вроде бы побеждают. Полиграф Полиграфович снова становится Шариком, скорее всего, в квартире опять все вернется на круги своя. Надолго ли?

Видимо, нет.

“Собачье сердце” – это не только описание хирургического опыта профессора Преображенского и его последствий. Это не только история краха надежд на то, что из животного можно сделать человека. Повесть – сама по себе эксперимент, который проводит автор – М. А. Булгаков. Хирург работает с плотью человека.

Писатель экспериментирует с душами своих героев, с их жизнями и судьбами.

Через иносказание, фантастическое допущение писатель рассматривает возможность мирного сосуществования старого, патриархального обывательского общества дореволюционной России и зарождающегося советского строя, нового порядка. Повесть написана в 1925 году, когда еще можно было не только опасаться сумрачного, непредсказуемого будущего, но и испытывать надежду на благополучный исход смутного времени.

И сразу же обнаруживается, что старое и новое общества говорят на совершенно разных языках. Профессор чуждается выражений вроде: “трудовой элемент”, не рекомендует читать перед едой советских газет и отказывается есть то, что в гастрономе гордо называется краковской колбасой и что Шарик безошибочным песьим нюхом определяет как “рубленую кобылу с чесноком”.

В свою очередь, новое общество враждебно к большим квартирам, университетскому образованию и театру. В первом случае налицо обыкновенная зависть: когда у другого простор в десять комнат, а у тебя какая-нибудь каморка под лестницей, очень хочется изменений. Образованности пролетариат боится, так как всесторонне образованный человек, как правило, видит ошибки коммунистической доктрины. Театр пролетариату просто непонятен: “Разговаривают, разговаривают…

Контрреволюция одна”.

Второй барьер на пути сосуществования нового и старого устоев – это их взаимная уверенность в правоте собственной и заблуждении оппонентов. Преображенский заявляет, что “двум богам служить нельзя”. Он с высоты собственного опыта и с позиции человека, привыкшего к нормальному жизненному ритму, говорит: “Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев!” Прав ли он?

Да, прав.

Но пролетариат убежден в совершенно обратном. Каждый человек, поддавшийся красной идеологии, свято верит, что без его личного участия ни одно дело не сойдет с мертвой точки. И пусть он всего-навсего токарь, а то и дворник, а то и вовсе золотарь.

Зато советская власть – это и его власть тоже. Это раньше всем заправляли империалистические хищники! Прав ли пролетарий?

Да, прав.

Обоюдная правота тех и других объясняется тем, что они заведомо на разных позициях. Все относительно, и нельзя с одной точки оценивать истинность разных идей.

А когда сталкиваются люди с разными убеждениями, да еще в придачу и говорящие на разных языках, да еще и стопроцентно уверенные в своей правоте, то конфликта не избежать. И конфликт этот станет не шутейной детской потасовкой, а самой настоящей войной на уничтожение. Что, кстати, и происходит в “Собачьем сердце”. Чтобы окончательно избавиться от Шарикова, приходится вернуть его в животное состояние.

Фактически – пойти на преступление, хотя Преображенский всеми силами старался этого избежать, тем самым демонстрируя еще одну уязвимую сторону людей старой закалки: желание сохранить руки чистыми. Преступление – это безнравственно, это унизительно для человека, а для врача почти невозможно. Врач привык спасать жизни, а не губить их.

А между тем пролетарии, нынешние хозяева жизни, не остановятся ни перед чем. Анонимные письма, заметки в газетах, клевета – это лишь малая часть того, на что они готовы. Если надо, то и убийство едва ли станет препятствием…

Таким образом, неудача описанного в “Собачьем сердце” эксперимента закономерна. Писатель не может врать читателю и самому себе. Старое общество обречено на погибель, если в битве с новым оно не возьмет на вооружение его методы.

Преображенский победил Шарикова, потому что смог это понять и совершить злодеяние во имя себя и других. Возможно, описывая жалкий финал Полиграфа Полиграфовича, М. А. Булгаков давал надежду на то, что все будет хорошо, пройдет и забудется тот страшный сон, в котором оказалась Россия после семнадцатого года. Верит ли он в это?

Трудно сказать.

Причина неудачи опыта, таким образом, – это время, в которое происходит действие, и люди, которые оказались вокруг искусственного человека. А Филипп Филиппович Преображенский – всего-навсего жертва обстоятельств. Как, впрочем, и великое разочарование его хирургической и вообще ученой карьеры – Полиграф Полиграфович Шариков.