Сочинение на тему: образ времени в романе “Белая гвардия”

Стремление осмыслить судьбу незыблемых нравственных ис­тин в переломную историческую эпоху отличает и роман М. Бул­гакова “Белая гвардия” (впервые в России произведение опубли­ковано не полностью в 1925 г.). Обращает на себя внимание ле­тописно-библейский зачин романа: “Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй”. С одной стороны, писатель дает точную датировку собы­тий, а с другой – включает их в обобщенно-символический план, указав на библейский миф творения (“по Рождестве Хри­стовом”,

“от начала”).

После приведенного зачина, использую­щего образы Священной Истории, следует изображение плана космического: “…Высоко в небе стояли две звезды: звезда пасту­шеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс”. Так входят в произведение два образа, на противопоставлении и сложном переплетении которых строится все здание романа: об­раз войны, жестокости, крови и образ светлого доброго Дома.

Приведенное начало показывает особенности философской символики произведения. В основе романа М. Булгакова находится триединство: это мир реальный, земной, который воссоздан писа­телем

в мельчайших достоверных подробностях; мифологический мир Священной Истории и мир космический (звезды, стихии). Та­кое сложное построение произведения позволяет осмыслить жизнь конкретной семьи Турбиных в исторической перспективе, с точки зрения общих законов мироздания, вечных ценностей бытия.

Основные мотивы произведения, как в увертюре к симфо­нии, сведены воедино в первом же эпизоде: движущееся, из­ломанное время (“через год”, “в ту неделю”), Марс (“…когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких похо­дов, службы и бед…”), Венера (“после того, как дочь Елена по­венчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом”, “вер­нулся … в родное гнездо”). Но единство это мнимое, здесь нача­ло разрыва, страданий, смерти: семья в последний раз собралась вместе – для похорон матери. Смерть матери осмыс­лена как тема Богородицы, оставляющей детей своих на земле для жизни, “а им придется мучиться и умирать”.

Художественная логика автора становится еще понятнее, если вспомнить о том, что мать Булгакова умерла в феврале 1922 г., и эта потеря, наряду с полученными известиями о про­павших в гражданскую войну братьях, стала сильнейшим био­графическим толчком к созданию книги о “великих боях”, “осиротевшей земле” и “потерянном Доме”. Но в романе авто­биографические в основе своей события имеют другую датиров­ку: смерть “мамы, светлой королевы”, совпадает с “кровавыми годами” революции, а рассказ об этом событии перенесен на канун Рождества – символа счастливого детства (“О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем!”) и одного из самых светлых христианских праздников. Вечное, несмотря ни на что, торжествует…

Обобщенно-символический план повествования подчеркнут эпиграфами к роману. Один из них взят из Апокалипсиса: “И су­димы были мертвые по написанному в книгах сообразно с де­лами своими…” Мотив трагических испытаний и мотив нрав­ственного суда заострены в приведенной Булгаковым цитате. Второй эпиграф – строки из “Капитанской дочки” А.С. Пушки­на, в которых образы ветра, снега, метели символизируют ис­торическую смуту, осмысленную как катастрофа вселенская.

Это обращение к Пушкину позволяет включить события рево­люционных лет в историческую перспективу не только по вер­тикали (от человека, земли к космосу), но и по горизонтали (от событий XX в. к прошлому, к истории “русского бунта”).

На отмеченных принципах построен и многослойный, мно­гозначный образ времени в романе “Белая гвардия”. Это прежде всего конкретное историческое время (1918-1919 гг.) и лич­ное, частное время семьи Турбиных, находящееся в диалекти­ческом единстве. Здесь важны минуты, часы, дни, точная дати­ровка событий, позволяющая передать движение, дух измене­ний, вихрь истории, захвативший частные судьбы людей.

Второй исторический пласт – тысячелетняя история Рос­сии, запечатленная в многочисленных деталях, явных и скры­тых цитатах,- история от летописей, Мазепы, Петра, пугачев­ского бунта до дней революции (а во сне Турбина – до пред­сказания штурма Перекопа). Это определяет ощущение перс­пективы, движения во времени, одновременно придает всей неимоверно сложной картине черты устойчивости, возвращает к корням, к основам российской государственности и культу­ры. И, наконец, изображение времени космического, мифоло­гического позволяет увидеть перспективы будущего, скрытого от героев романа за суровыми испытаниями и страданиями, выпавшими на их долю, дает надежду на очищение и возрож­дение человека.

Так, при чтении Евангелия ум Русакова “стано­вился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму… Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий”.