Сочинение на тему: Образ Великого Инквизитора (Достоевский. “Братья Карамазовы”) и Благодетеля (Замятин. “Мы”)

Образ Великого Инквизитора (Ф. М. Достоевский. “Братья Карамазовы”) и Благодетеля (Е. И. Замятин. “Мы”)

Упоминание имени Ф. М. Достоевского, писателя XIX в., рядом с именами писателей – авторов антиутопий не случайно. Многие исследо­ватели считают именно его родоначальником данного жанра литературы будущего, а одной из первых антиутопий называют “Поэму о Великом Инквизиторе” из романа “Братья Карамазовы”. И здесь есть рациональ­ное зерно.

“Поэму” эту сочиняет вечно сомневающийся Иван Карамазов и рас­сказывает

ее своему прекраснодушному брату Алеше, дабы проверить силу и правильность мысли о счастье, достойном человека. Действие этой истории происходит в Испании, в Севилье, “в самое страшное вре­мя инквизиции”(!), то есть в кульминационный момент еретического движения (если верить количеству зажженных костров – больше сотни за один вечер). На землю приходит Он, не желая быть узнанным, под­держать молящихся.

Но Его узнают, Ему преклоняются и… Его аресто­вывают. Так происходит встреча кардинала Великого Инквизитора, приказавшего арестовать человека, творящего чудеса на площади. И вот земному владыке

предоставляется возможность раз в жизни окончатель­но и бесповоротно утвердить свое право на владение человеческими жиз­нями и душами, на заслуженную долгими и тяжкими мучениями волю страдать за других, решать за других, тем самым покоряя их лучше, чем мог бы это сделать сам Иисус.

Кардиналу теперь важно только одно: что­бы право это признал за ним и Он и удалился раз и навсегда из человече­ской жизни, не мешая им, земным людям, творить свое “добро” по сво­ему усмотрению. Пленник за весь долгий “разговор” не произнес ни сло­ва, а в конце, “отпущенный” первосвященником на волю, целует того в губы.

Легенда эта прямо выводит нас на решающую встречу бунтующего ге­роя антиутопии Замятина Д-503 с Благодетелем – основным создателем и хранителем Единого Государства. Великий Инквизитор – прообраз владыки мира замятинского “Мы” – и его молчаливый узник, в буду­щем Д-503 или любой взбунтовавшийся человек, страдающий и состра­дающий, но при этом и жаждущий такого страдания больше всего на свете. Их встреча одновременно и фантастична, и закономерна для анти­утопии: это непременный диспут между героем, не приспособившимся к “счастливому” миру, и апологетом нового жизнеустройства, необходи­мый для выяснения зловещих основ победившей действительности.

Таким образом, встреча становится неким жанрово обусловленным сюжетным элементом, и его построение, начиная с расположения в ком­позиции всего произведения (кульминация конфликта), заканчивая описанием позиций героев до и после решающего разговора, всегда бу­дет “строго” соответственна, почти одинакова в любой антиутопии. Это момент “разоблачения” (и не столько даже идейного, сколько букваль­ного) вдохновленного гида и основателя нового мира перед лицом его главного противника; и в то же время “допущение” некогда благонадеж­ного бунтаря до святая святых общества, до вождя, – первая победа Че­ловека над режимом, первое утверждение его значимости.

Итак, диспут ведут герои в первозданном своем обличье, социальные роли ими на момент разговора откинуты (это соревнование духа и интел­лекта). По словам Ивана Карамазова, Великий Инквизитор: “…девяно­столетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впа­лыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, – нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе”.

По­добно этому адвокату дьявола, Благодетель Замятина впервые за всю ру­копись верного его почитателя Д-503 снимает свои “белые одежды” и спускается со своего пьедестала. Первое, что замечает герой: голос вож­дя не давит, а звучит где-то близко, похож на обыкновенный, человече­ский (удивительно это для нумера и непонятно… пока), еще страшны руки, но слова уже доступны, они разговаривают на равных, потому что Д уже вырос из всеобщей инфантильности граждан Единого Государства (это понимает Благодетель, но пока не до конца осознает герой). С осоз­нанием приходит и интеллектуальное освобождение (а для героя замя­тинского романа это все равно что и духовное) – парадные одежды сня­ты: “Помню очень ясно: я засмеялся – поднял глаза.

Передо мной си­дел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине – мелкие капель­ки пота”.

О, даже так, почти “разоблаченные” зловещие фигуры властителей остаются одинаково сильными, “сократовски” мудрыми, с гордым “бле­ском” в глазах. Они сильны и горды участью своей, страданием своим, ибо вынуждены лгать и… карать ради одной цели – сделать человечест­во, подвластное им, счастливым. Они мудры, ибо вынесли свою идею из своих же мучений: кардинал вернулся к людям из пустыни, где принял гордые истязания во имя Бога; Благодетель выдвинул свою программу спасения человечества после многолетней истребительной войны, при­несшей многочисленные жертвы. Идеи, ими провозглашенные, одина­ковы (иначе и быть не могло) по своей простоте и исходным постулатам: человек “слаб и подл”, он “был устроен бунтовщиком; разве бунтовщи­ки могут быть счастливыми?” и “нет заботы беспрерывнее и мучитель­нее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться” (Великий Инквизитор).

Благодетель, похоже, просто вторит своему родоначальнику: “Я спрашиваю: о чем люди – с самых пеленок – молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-ни- будь раз и навсегда сказал им, что такое счастье, – и потом приковал их к этому счастью на цепь”. И только им одним, нескольким гордецам – альтруистам, ведома единственно точная формула человеческого сча­стья: материальный достаток (он же и единственная цель в жизни, а цель человеку также необходима для счастья) в обмен на “страшное бре­мя” свободы, данной человеку с рождения. “Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви, там – блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) – ангелы, рабы Божьи…” (Благодетель). Путь к счастью известен: он лежит через по­прание свободы.

С этим могут не согласиться сильные и гордые (пустын­ники, еретики, бунтовщики), но их несравненно меньше, чем тех, ос­тальных, ради которых и происходит эта задуманная переделка мира: “Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то и станут послушны­ми. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господство­вать – так ужасно им станет под конец быть свободными!” (Великий Инквизитор). Тех немногих, несогласных, по мнению Благодетеля и кардинала, можно убедить (как некогда убедились в правильности вы­бранного пути сами вожди), если же природа окажется сильнее доводов разума… “Палач?

Что же? Вы думаете – я боюсь этого слова? А вы про­бовали когда-нибудь содрать с него скорлупу и посмотреть, что там внут­ри?.. истинная, алгебраическая любовь к человечеству – непременно бесчеловечна, и непременный признак истины – ее жестокость.

Как у огня – непременный признак тот, что он сжигает. Покажите мне не­жгучий огонь?” (Благодетель).

Прокламация главных идеологов тоталитаризма звучит убедительно, громоподобно, ибо они на взлете: оба подошли к моменту решающей бит­вы за всеобщее счастье, перед обоими наконец открылась и широкая доро­га. И если Великий Инквизитор находится в начале пути, то Благодетель стоит в его успешном завершении – придумана Великая Операция и то­гда “мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных су­ществ, какими они и созданы” (Великий Инквизитор). “И вот в тот мо­мент, когда мы уже догнали эту мечту, когда мы схватили ее вот так (его рука сжалась: если бы в ней был камень – из камня брызнул бы сок), ко­гда уже осталось освежевать добычу и разделить ее на куски – в этот са­мый момент вы – вы…” (Благодетель). В этот самый момент встал на до­роге Человек, способный противостоять мощному натиску любой рацио­нальной идеи.

Ибо, сами того не ведая, и узник кардинала, и Д-503 при­шли, чтобы помешать исполнению заветной мечты вождя. Теперь только от их воли и разума зависит их личная судьба и судьба всего человечества (а это и есть самое полное воплощение свободы личности). Перед героем встает сложная дилемма – свобода, чреватая болью и разочарованиями (а это идеолог-искуситель особенно подчеркивает, забывая упомянуть, что без свободы невозможны жизненные и творческие радости), и “адская” свобода, сторонниками которой в романе оказываются последователи “прекрасного юноши Мефистофеля” (демона, Люцифера).

И если человек сомневающийся (Д-503), выступив против тоталитарного режима, оста­нется под гипнозом его идеологии, то деморализовать его умнейшему из противников окажется значительно легче, чем можно предположить сна­чала. Узник Великого Инквизитора (личность личностей) никогда не бу­дет побежден, он не сможет отречься от самого себя, и его ждет второе ау­тодафе. Д-503 не примет доводов Благодетеля (рассмеется), невольно вы­ведя того за границы собственно лжи и фальши (“Слушайте: неужели вам в самом деле ни разу не пришло в голову, что ведь им… что им вы нужны были только как Строитель “Интеграла” – только для того, чтобы через вас…” – это уже апелляция к душе, а не к рассудку, а это епархия не Благодетеля), тем самым развенчав его логику окончательно. Д тоже бу­дет уничтожен, прооперирован (новый способ умерщвления еретика, со­временное аутодафе).

И это также закон безысходного мира антиутопии: герой должен умереть, разница только в том, сможет ли он в ситуации крайней беспомощности утвердить свое “Я” (заключенный кардинала це­лует своего палача, Д-503 смеется ему в лицо).

Как мы видим, сопоставимость “Поэмы…” и романа бесподобна. И это не вследствие “списывания” или заимствования идей: сама суть тоталитарного режима такова, что большого разнообразия быть и не мо­жет. Любое государство, общество, построенное по законам насилия и подчинения, в каком бы веке ни было основано, на чьей бы земле ни рас­полагалось – всегда и везде будет до банальности одинаково (ведь и сча­стье, предложенное насильно, также предполагалось быть одинаковым для всех). И писателю-гуманисту, будь то Достоевский, Замятин, Хакс­ли или Оруэлл, это видно особенно четко.

Им, творчество которых при­звано служить человеку и основано на идее личности, также понятно, что всем утопиям, стремящимся упорядочить жизнь, поперек дороги встанет именно свобода этой личности. И потому антиутопия и Замяти­на, и Достоевского, и многих других их последователей будет оставаться зловещим предупреждением о том, что стремление утопистов переделать человека по собственному образцу обречено и ужасно, потому как изме­нить его в заданном направлении невозможно – получится недочело­век, что его можно только испортить или… уничтожить. Счастья “для всех” не бывает, счастья без свободы не бывает тем более.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Сочинение на тему: Образ Великого Инквизитора (Достоевский. “Братья Карамазовы”) и Благодетеля (Замятин. “Мы”)