Сочинение на тему: нигилизм Достоевского

Совсем по-своему видел и понимал героя времени Достоев­ский. В “нигилистах” он выделил прежде всего идейно-фило­софскую основу их учения – атеизм, безбожие. В отличие от Тургенева, Некрасова, Чернышевского, Достоевский воспри­нимал “нигилистов” как людей, оторванных от народа, ото­шедших от народной правды православного христианства.

Не без определенного основания видел Достоевский и западное влияние в теориях и деятельности разночинцев-демократов. Свой окончательный расчет с “нигилизмом” и западничеством Достоевский

произведет в 70-е годы, в романе “Бесы”, а в 60-е годы он дает в романе “Преступление и наказание” образ Раскольникова – человека, чрезвычайно близкого к разночинцам-демократам, но все же не потерявшего возможности ду­ховного возвращения к народной христианской правде. Досто­евский берет тип не среднего, а лучшего, по его мнению, человека среди разночинцев-демократов, чтобы тем самым яс­нее показать их губительное влияние на общество, несостоя­тельность их теории и практики. Сущность “идеи” Раскольни­кова состоит не столько в разделении людей на два разряда, сколько в мысли о том, что человек может заменить собой Бога, устанавливая свой порядок на земле, лично исправляя то зло, которое в мире существует.

Идейный антипод Раскольникова, Сонечка, отказывается судить людей, отказывается решать, “кому жить, а кому не жить”, полагая, что это Божье дело, но никак не человеческое. Раскольников же не согласен ждать, по­ка Бог ‘наведет порядок и прольет в мир благодать, он хочет лично и притом насильственно восстановить справедливость в мире. Он берет на себя смелость решать, “кому жить, а кому не жить”, в сущности, подменяя собой Бога. Раскольников (хотя он, по-видимому, и верит все-таки в Бога) осуществляет на практике тезис, сформулированный позже одним из героев Дос­тоевского: “если Бога нет, то я сам Бог”, “если Бога нет, то все позволено”.

Отход от христианства, точнее от православия, яв­ляется для Достоевского отходом от вечных и общечеловече­ских норм морали, и в том, что “новый человек” несет в себе эту новую мораль, видит Достоевский главную опасность “ни­гилизма”. Теоретические основы деятельности “новых людей” Достоевский последовательно развенчивает в романе, показы­вая, что преступление не есть условность или предрассудок, а есть реальный, несомненный грех, против которого восстает и натура преступника, и его совесть, который обрекает человека на неизбежные нравственные муки, душевную опустошенность, чувство отъединения от мира людей. Это происходит в случае с Раскольниковым, в котором сохранилась совесть и неиспорчен­ность, которого волнуют вопросы правды и справедливости, “вопросы человека и гражданина”.

В случае же, когда и эти положительные факторы перестают действовать (как, например, у Лужина или Свидригайлова), человек приходит либо к мерзкой, ничем не прикрытой философии оголтелого эгоизма и хищни­чества, как Лужин – мелкая натура, либо, как гораздо более глубокий Свидригайлов – к полной душевной опустошенности и отрицанию всякой нравственной ценности и, как следст­вие, – к самоубийству.

В романе Достоевский активно полемизировал и с другим тезисом “новых людей”, который казался ему одним из ос­новных в их мировоззрении, – “цель оправдывает средства”. Взятый из арсенала инквизиции, которая, по Достоевскому, “продала Христа за земное владение”, он является необходи­мым в системе этических посылок разночинцев-демократов, революционеров. Без этого тезиса невозможны революцион­ный террор и насилие.

Если для блага сотен или тысяч хоро­ших людей можно убить одну бесполезную и даже вредную старушонку, то для грядущего блага всего человечества не жалко весь мир залить кровью, тем более кровью бесполезных и вредных. Это развитие тезис Раскольникова получит в рома­не “Бесы”, но и в “Преступлении и наказании” “идея цели, оправдывающей средства”, играет важную роль в теории и практике Раскольникова. Против этого иезуитского довода Достоевский выставляет твердые и ясные положения: никакое добро не способно оправдать кровь, цель не оправдывает, а определяет средства, натура человека восстает против этой философии. В разговоре офицера со студентом, который слу­чайно подслушивает Раскольников, примечательно то, что даже студент, в обнаженном виде представляющий идею социально-нравствственной “арифметики”, не берется сам за ее осуществление.

Берется Раскольников и терпит идейный и нравственный крах уже хотя бы потому, что вместо одной вредной старушонки вынужден убивать неповинную Лизаве­ту, духовную сестру Сони. Идея опровергается и тем, что на деньги, добытые путем преступления, нельзя никого сделать счастливым. И дело даже не в том, что Раскольников и ограбить-то не сумел как следует, и награбленным не воспользо­вался. Гораздо большую эмоциональную силу имеет в этом смысле, например, та сцена, где Соня в ужасе спрашивает Раскольникова о деньгах, которые он оставил семье Мармела­дова, – неужели они тоже из тех?

Ни Соня, ни Катерина Ива­новна не могли бы, несмотря на отчаянное материальное положение, принять такую “помощь”, воспользоваться день­гами, на которых кровь. Те, кому Раскольников мечтает по­мочь своим преступлением, не примут его благодеяния, куп­ленного такой ценой.

В целом можно сказать, что русская литература приняла тип разночица-демократа совсем не так восторженно, как это нам долгое время казалось, а скорее со значительной долей скептицизма и недоверия. Помимо названных, в 70-е годы в русской литературе появилось еще несколько отчетливо “антинигилистических” романов (“На ножах” и “Некуда” Леско­ва, “Взбаламученное море” Писемского, “Панургово стадо” Крестовского и др.), в которых отвергались прежде всего идейно-нравственные принципы “новых людей”, их разрыв с исконно русской, христианской моралью. И все же разночинца-демократа можно с полным правом назвать героем эпохи 60-70-х годов: в это время не было фигуры столь же крупной и интересной, как он, как к нему не относиться.