Сочинение на тему: “Марина Цветаева и Александр Блок”

Начать можно с того, что Марина Цветаева называла Александра Блока первым поэтом ее души. Просиявший в апреле 1916 года Марине Ивановне образ Блока вновь является ей. С 1 по 18 мая она пишет еще семь стихотворений своего цикла “Стихи к Блоку”, жанр которых, пожалуй, трудно определить.

Это и прославление, и песня и молитва… Вот, например, такие строки: “Мимо окон моих – бесстрастный – / Ты пройдешь в снеговой тиши, / Божий праведник мой прекрасный, / Свете тихий моей души… “.
Лирическая героиня Цветаевой даже не дерзает присоединиться

к сонму любящих, которым важно, чтобы их чувства были услышаны; она хочет только восславлять любимого поэта: “Женщине – лукавить, / Царю – править, / Мне – славить имя твое”. Она обращается к нему из “Соей Москвы”: “Всей бессонницей я тебя люблю, / Всей бессонницей я тебя внемлю, / О ту пору, как по всему Кремлю / Просыпаются звонари… “.
Она знает, что ее любовь и их встреча несбыточны: “Но моя река – да с твоей рекой, / Но моря рука – да с твоей рукой, / Не сойдутся, Радость моя, доколь, / Не догонит зоря – зори”. С романтической пристрастностью рисует Марина Ивановна своего Блока, навсегда пронзенная его строкой: “Я вам поведал неземное”. Ее Блок – нездешний, бесплотный, “нежный призрак”, “рыцарь без укоризны”, “снеговой певец”, “вседержитель души”.

Ангел, случайно залетевший к людям. Некий дух, принявший образ человека, призванный помочь нам жить, нести людям свет, но “трагически не узнанный и погибший”. Певец “Прекрасной Дамы”, задохнувшийся в “Странном мире”?

Нет, шире: Поэт, убитый жизнью. “Какого поэта не убили?” – скажет Цветаева много лет спустя. Так звучал в 1916 году в поэзии Цветаевой мотив смерти поэта. Для нее словно бы не имеет значения крестный путь поэта, запечатленный в блоковских книгах.

Символ “добра и света”, пронизывающий всю ее жизнь, – таков Блок в восприятии Марины Ивановны: “И сладкий жар, и такое на всем сиянье, / И имя твое, звучащее словно: Ангел”.
В реальной жизни Цветаева не была знакома с Блоком, потому что на самом деле очень просто не отважилась на это знакомство, о чем жалела и чему радовалась. Марина Ивановна любила повторять, что только “воображаемые встречи не сулят ей разочарования”. При этом она дважды видела и слышала Александра Александровича.

Это случилось в Москве 9 и 14 мая 1920 года на его чтениях в Политехническом музее и во Дворце Искусств. На этих чтениях Цветаева присутствовала вместе с дочерью Ариадной (Алей), которой тогда было 8 лет. Сама Ариадна Сергеевна Эфрон вспоминала: “Становилось темно, и Блок с большими расстановками читал.

Наверное, от темноты. Тогда какой-то господин за нашей спиной зажег свет. Зажглись все свечи в люстре и огромные лампы по бокам комнаты, очень тусклые, окованные в толстое стекло.

По просьбе Марины, мне нужно было подойти к Блоку. Я когда вошла, после чтений, в комнату, где он был, сперва сделала вид, что просто гуляю. Потом подошла к нему, осторожно и легко взяла его за рукав. Он обернулся.

Я протягиваю у нему письмо. Он улыбается и шепчет “Спасибо”. Глубоко кланяюсь. Он небрежно кланяется с легкой улыбкой.

Ухожу”.
По свидетельствам, взятым из воспоминаний дочери Цветаевой, Блок был единственным поэтом, которого Марина Цветаева чтила не как собрата по “струнному ремеслу”, а как божество от поэзии, и которому, как божеству, поклонялась. Всех остальных ею любимых поэтов, она ощущала соратниками своими, вернее, себя ощущала собратом и соратником их, о каждом считала себя вправе сказать: “перья на ворота знаю, как чинил: пальцы не просохли от его чернил!”. Более того, каждого из них она прочитала и осязала братом еще и по плоти и крови, зная, что стихи не одним только талантом порождаются, а и всеми бедами, страстями, слабостями и радостями живой человеческой плоти, ее болевым опытом, ее волей и силой, потом и трудом, голодом и жаждой.