Сказки второй Болдинской осени

Осень 1833 г. стала кульминационной для сказок Пушкина и одновременно обозначила в его творчестве кризис литературной сказки как вида. В это время были написаны “Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях”, “Сказка о рыбаке и рыбке” и возник замысел “Сказки о золотом петушке”.

Поэт продолжил изображение идеальной женщины. После чудесного и величественного образа Лебеди он обратился к сюжету, построенному на противопоставлении двух красавиц: царицы-мачехи и царевны. В фольклоре обычно отсутствует соперничество, героини

противопоставлены только как мачеха и падчерица.

Для Пушкина же тема двух красавиц не была новой. В поэме “Бахчисарайский фонтан”, самом романтическом его произведении, раскрыты два женских типа: восточный (Зарема) и европейский (Мария)1. Но в “Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях” поэт совершенно по-новому оценивает красоту женщины: так же, как и народ.

Поэтому изображение идеальной женщины перерастает в проблему красоты человека и смысла его жизни.

У народа одна только внешняя красота не вызывала ни восхищения, ни даже уважения: Красна ягодка, да на вкус горька. Ей противопоставлялась

красота души: Не красавицей дом держится, а умницей; Добрый человек придет, словно свету принесет. Такое понимание очень близко самому Пушкину, гуманистическим основам его мировоззрения.

Под внешней красотой царицы-мачехи скрывается ее внутреннее уродство, холодный эгоизм, который автор последовательно обнажает. В нравственном мире “Сказки о мертвой царевне…” такая красота вызывает у читателя отвращение, и не меньшее, чем буквально отвратительные образы фольклора (Змей, Кащей, Чудо-Юдо). Философский смысл сказки Пушкина восходит к народной идее о том, что красота души – это и есть красота человека.

Вторая сказка-поэма напоминает также балладу “Жених”: девушка у разбойников – царевна у богатырей. Использован сюжет, близкий по конфигурации, но относящийся к волшебно-сказочному жанру, который, как правильно понял Пушкин, несовместим с балладой. “Сказка о мертвой царевне…” смогла выразить то, чего не позволяли жанровые возможности баллады: жизненную философию Пушкина-реалиста.

Поэт гордился тем, что Наталья Николаевна вызывала восхищение (“…слава твоя распространилась по всем уездам. Довольна ли ты?”). Но он ценил в ней не блистательную светскую красавицу, а чуткую, понимающую его женщину, в которой прекрасна не одна только внешность: “…женка моя прелесть не по одной наружности”, – писал он вскоре после венчания. А спустя два года в одном из писем к жене: “Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя па свете – а душу твою люблю я еще более твоего лица” – и вслед за тем создал “Сказку о мертвой царевне…” с чудесным зеркальцем.

И снова, в августе 1834 г., в письме к теще накануне ее общих с Натальей Николаевной именин: “…поздравляю вас с днем 26 августа; и сердечно благодарю вас за 27-ое. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед богом”.

Можно, однако, предположить, что назидательный смысл второй сказки-поэмы был рассчитан и на молодую жену Пушкина. Он подчеркнул свое новое понимание предназначения женщины, к которому пришел за годы семейной жизни. Несомненно, ему хотелось, чтобы и Наталья Николаевна разделяла эти взгляды. “Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены.

Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль” (29 мая 1834 г.).

По-видимому, не случайно в образе красавицы мачехи незаметно присутствует сходство с Н. Н. Пушкиной:

Правду молвить, молодица Уж и впрямь была царица: Высока, стройна, бела, И умом и всем взяла…

Здесь почти дословное повторение из письма поэта к жене от 11 октября 1833 г.: “…слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла1, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше”. Наталья Николаевна действительно была высока и стройна; она была, конечно, и ревнива (хотя в этом пример ей подавал сам муж).

Письма жене поэт писал только по-русски, часто использовал в них народные изречения.

В этот период он выделяет в облике Натальи Николаевны духовное начало, то, что и раньше побуждало поэта называть ее “мадонной”. 6 октября 1833 г. в черновике “Медного всадника” появился лучший из ее портретов, оставленных Пушкиным; как определила Т. Г. Цявловская, “самый выразительный, самый психологический и самый красивый”. По мнению исследовательницы, этому портрету более всего соответствует описание Натальи Николаевны, сделанное Д. Ф. Фикельмои: “…лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением,- глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные,- взгляд не то чтобы косящий, по неопределенный, – тонкие черты, красивые черные волосы”.

Сюжет “Мертвая царевна” популярен в фольклоре европейских народов (немцев, итальянцев, французов) В России он больше известен под названием “Волшебное зеркальце”, и тоже довольно широко. Однако здесь многие записи не отличаются художественной полнотой. В них нередки контаминации с мотивами из других сказок, явно снижено фантастическое начало.

Это позволяет предположить, что сказка “Волшебное зеркальце” (“Мертвая царевна”) не была на восточнославянской почве самобытным образованием, а является поздним заимствованием из европейского фольклора.

Запись Пушкина, сделанная в Михайловском, представляет неполный набросок сюжета (нет начальных и конечного мотивов). По-видимому, это связано с тем, что поэт чувствовал неполноценность услышанного варианта. Уже тогда он мог быть знаком с этой же сказкой в ее более совершенном, хотя и литературно отредактированном виде: “Сказка о старчиках келейчиках” в сборнике XVIII в. “Старая погудка на новой лад”. Вопрос о ее фольклорном источнике пока остается открытым.

Возможно, в основу лег русский устный вариант, но необходимо отметить и большое сходство с немецкой версией известной сказки о Белоснежке из сборника братьев Гримм. Оно обнаруживается даже в деталях, например: мачеха велит слуге (охотнику) отвести царевну в лес (в чисто поле), убить и принести ее сердце и мизинец (печень и легкие). Но сжалившийся слуга оставляет ей жизнь и убивает собаку (оленя).

Тем более Пушкин не мог не увидеть преимущества немецкой сказки, передающей не заимствованный, а самобытный народный вариант.