Система персонажей пьесы

<

p>При всем разнообразии персональных судеб большинство действующих лиц пьесы лишены чего-то самого важного для них. Актер – возможности творить на сцене и даже собственного имени (его сценический псевдоним – Сверчков-Заволжский); слесарь Клещ – постоянной работы; молодая женщина Настя – любви. Однако они все еще робко надеются на возможность обрести утраченное или желаемое, все еще верят, что их жизнь может чудесным образом преобразиться. Пассивная мечтательность и робкая вера в “спасение” объединяет в одну группу Актера,

Анну, Наташу, Настю.

Близки этой группе и два других персонажа – Васька Пепел и Клещ. Эта вера, какой бы иллюзорной она ни казалась окружающим, – главное, что поддерживает их в жизни, их последняя зацепка. Она-то и есть их “правда”: правда индивидуальной мечты каждого из них, правда надежды на справедливость.
Реальное положение “верующих” – в вопиющем контрасте с их надеждами, с их персональными “миражами”. Факты свидетельствуют о беспочвенности их веры. Такой диагноз ставит самый умный из ночлежников – скептик Бубнов, которого поддерживают еще двое образованных “неверующих”

– Барон и Сатин. Они с удовольствием разоблачают иллюзии страждущих спасения, всякий раз напоминают им о неприглядной, “правде” ночлежной жизни.

Правда мечты и правда реальности – вот какими смысловыми гранями уже в начале пьесы оборачивается ее центральная проблема. Если Бубнов (главный идеолог буквально понятой “правды”), Сатин и Барон далеки от иллюзий и не нуждаются в идеале, то для Актера, Насти, Анны, Наташи, Пепла вера важнее правды. Вот почему именно они горячо откликаются на реплику Луки: “Во что веришь, то и есть”.
До появления в ночлежке Луки отношения двух групп персонажей складываются явно в пользу “бесчувственных” правдолюбцев: так, Барон по-хамски ведет себя по отношению к Насте, заставляет ее провести уборку ночлежки вместо себя (в этом “общежитии” налажена система “дежурств”); малосимпатичный Бубнов грубо отмахивается от жалоб Анны и Клеща (“шум – смерти не помеха”). В целом “мечтатели” мучаются, они зависимы, жаждут сострадательной доброты, но не находят сочувствия у сторонников “правды факта”. Такое сочувствие они найдут у странника Луки.
Этот человек прежде всего добр: он снисходителен к слабостям, терпим к чужим грехам, отзывчив на просьбу о помощи. Еще одна привлекательная черта Луки – его неподдельный интерес к жизни, к другим людям, у каждого из которых он способен разглядеть индивидуальную “изюминку” (кстати, странничество и интерес к “чудинке” – общие черты Луки и героя-повествователя ранних горьковских рассказов). Лука вовсе не навязывает другим своих взглядов, не горит желанием делиться жизненным опытом с первым встречным или демонстрировать свой незаурядный ум.

Вот почему он не пытается “обратить в свою веру” Бубнова и Барона – им он попросту не нужен, а “навязываться” – не в его характере.
Нужен же он “страдальцам”: это им необходимо утешение и ободрение – своеобразная анестезия от жизненных бед и стимулятор интереса к жизни. Подобно опытному психоаналитику, Лука умеет внимательно слушать “пациента”. Интересна тактика его духовного “врачевания”: чтобы утешить собеседника, он не придумывает никаких собственных рецептов, но лишь умело поддерживает сложившуюся у каждого из них мечту (повторим еще раз девиз Луки: “Во что веришь, то и есть”).
В этом отношении особенно интересны его рекомендации Актеру. Дело в том, что еще до прихода Луки Актер обращался к настоящему врачу, который поставил точный диагноз его заболевания (алкоголизм). Трудно представить себе врача, который не посоветовал бы больному обратиться в соответствующее медицинское учреждение. Так что смутная идея лечебницы, скорее всего, уже существовала в сознании Актера, когда он поверял свои беды мудрому старику.

А тот лишь вновь напомнил ему о больницах для алкоголиков (кстати, реально существовавших в России с конца XIX века).
Другое дело, как трансформируется реплика Луки в лихорадочном воображении бывшего провинциального актера-трагика. Вот как Лука упоминает о лечебницах для алкоголиков: “От пьянства нынче лечат, слышь! Бесплатно, браток, лечат… такая уж лечебница устроена для пьяниц…

Признали, видишь, что пьяница – тоже человек…” В воображении Актера лечебница превращается в “мраморный дворец”: “Превосходная лечебница… Мрамор… мраморный пол! Свет… чистота, пища… все – даром!

И мраморный пол, да!” Показателен этот дважды повторяющийся “мраморный пол”: иллюзия заменяет собой реальность, но происходит это не по умыслу Луки, а вопреки его намерению, вопреки его субъективной доброте. Актер – герой веры, а не правды факта, и утрата способности верить окажется для него смертельной (это случится после ухода Луки из ночлежки).
Впрочем, до вынужденного ухода Луки самочувствие ночлежников заметно улучшается: у большинства из них крепнет вера в возможность жить лучше, кое-кто уже делает первые шаги на пути к обретению человеческого достоинства. Лука сумел вдохнуть в них веру и надежду, согрел их души своим сочувствием. Обезоруживающее действие не просветленной добром “правды” Бубнова и Барона на время нейтрализовано.

Несколько смягчается по отношению к товарищам по несчастью даже сам Бубнов (в последнем действии он пригласит “сожителей” разделить с ним немудреную трапезу); лишь Барон, пожалуй, остается неисправимым циником и мизантропом.
Именно Барон – наименее симпатичный из ночлежников – пытается разоблачить Луку как “шарлатана” и обманщика в последнем действии пьесы. Здесь важно заметить, что с момента исчезновения Луки до времени последнего действия проходит немало времени (судя по “метеорологическим” ремаркам, около полугода). Выясняется, что пробужденные в душах ночлежников надежды оказались непрочными и уже почти угасли. Возвращение к прозаической реальности тяжело переживается вчерашними “мечтателями” (особенно болезненно реагирует на новую ситуацию Актер).

Виновником своего тяжелого отрезвления некоторые ночлежники склонны считать Луку.
Казалось бы, Барона должен был поддержать в его обличениях вчерашний противник Луки Сатин. Но происходит неожиданное: Сатин вступается за Луку и произносит гневную отповедь Барону: “Молчать! Вы все скоты!.. молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, всех хуже!.. Ты – ничего не понимаешь… и – врешь!

Старик – не шарлатан! Что такое – правда? Человек – вот правда! Он это понимал… вы – нет!” Внешне мотивированный “защитой” Луки и спором с Бароном, монолог Сатина перерастает свои функциональные рамки.

Он становится компактно изложенной декларацией – декларацией иной, чем у Луки (но и резко отличной от бубновской), жизненной позиции.
Между прочим, в отдельных фрагментах своего монолога Сатин почти цитирует высказывания Луки, но истолковывает их по-своему, делает собственные выводы. Он утверждает необходимость высокой мечты, уважения вместо жалости, а жалость рассматривает как унижение. С другой стороны, идеал человека, о котором говорит Сатин, недостижим, если оставаться на позициях узко понятой правды, – той правды зависимости человека от среды, апологетом которой является Бубнов.

Человеку нужна деятельная любовь, но движение к идеалу человек должен совершить сам. Не одушевленная добром “злая” правда – и бездеятельная, “утешающая” доброта в равной мере далеки от идеала, в равной мере ложны. В исследовании подвижности, текучести “правды”, в обнаружении тонких переходов добра в равнодушное бессилие и правды в ложь – философская глубина горьковской пьесы.
Итак, в финале пьесы ночлежники пытаются “судить” Луку, но автор устами Сатина отказывает им в этом праве. Горький создает сложный, противоречивый, чрезвычайно неоднозначный образ. С одной стороны, именно Лука – наиболее интересная среди персонажей пьесы личность, именно он “будоражит” ночлежников и дает импульс пробуждающемуся сознанию Сатина.

С другой стороны, его сильные стороны (доброта, снисходительность, субъективное желание помочь другим) оборачиваются роковыми последствиями для “слабых духом”. Правда, вина за это в большей мере падает на самих ночлежников. Горькому удалось вскрыть одну из самых опасных и болезненных черт “босяцкого” сознания и психологии социальных низов в России: неудовлетворенность реальностью, анархический критицизм по отношению к ней – и вместе с тем зависимость от внешней помощи, слабость к посулам “чудесного” спасения, полную неготовность к самостоятельному жизненному творчеству.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Система персонажей пьесы