Шустовский спотыкач, мюнхенское пиво и Д. С. Мережковский

Влияние модернизма на массовую культуру в России до сих пор почти не изучено. Между тем к началу 1910-х годов Константин Бальмонт, Валерий Брюсов и другие старшие символисты воспринимались читающей публикой уже не как подпольные поэты (маргиналы и бунтари), но как признанные авторитеты (почти академики от литературы).

Какой облик модерниста сформировался в сознании массового читателя к этому времени? Вариант ответа на данный вопрос мы попытаемся предложить в настоящей заметке, рассмотрев нетривиальный в своем роде случай, когда произведение

поэта-модерниста было использовано в качестве торговой рекламы.

На задней, отданной под рекламу стороне обложки 32-го номера петербургского “Синего журнала” за 1912 год, рядом с объявлением об угольных лепешках Беллока, безболезненно излечивающих расстройство кишечника, было помещено следующее короткое стихотворение:

ПОД МЕРЕЖКОВСКОГО
…Я стою, как равный, пред тобою,
И, высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землею:
– Обвинитель строгий! Ты не прав!
Чтобы жить беспечно и красиво,
Чтобы ключ здоровья не иссяк, –
Нужно пить не мюнхенское пиво,
А прелестный шустовский

коньяк.

Стихотворение это сопровождалось выразительной карикатурой: худой бородатый господин, похожий более не на Д. С. Мережковского, а на врубелевский портрет Брюсова, скрестив руки на груди, надменно взирал на двух свиноподобных судей. Автором стихотворения, скорее всего, был Аркадий Бухов, помещавший в “Синем журнале” многочисленные пародии на литераторов-модернистов.

Приведенный текст, однако, воспринимался читателем и сочинялся Буховым в первую очередь не как литературная пародия, призванная утрировать поэтическую манеру Мережковского, но как броская стихотворная реклама шустовского коньяка. Даже оторванные от земных интересов модернисты знают, что шустовский коньяк – это венец творения – такова была нехитрая мораль стихотворения. Отметим, что юмористические рисунки и подписи к ним, пропагандирующие “шустовский спотыкач”, печатались в “Синем журнале” в течение всего 1912 года.

За исключением пародии Бухова, ни одна из подписей к литературе тематически никакого отношения не имела. Как правило, это были типичные для рекламной продукции того времени “остроумные” диалоги, вроде следующего, напечатанного на задней стороне обложки 8-го номера “Синего журнала” за 1912 год:

“- Я вам могу доказать, что шустовский спотыкач способен продлить человеческую жизнь.

– Чем же вы это докажете?

– Древние римляне пили спотыкач?

– Нет.

– Ну вот – видите! Все они и перемерли!”

Если вторая строфа пародии Бухова целиком написана им самим, первая строфа представляет собой чуть переиначенные строки знаменитого стихотворения Мережковского 1885 года “Сакья-Муни” (у Мережковского: “Самодержец мира, ты не прав”). Почему Бухов взялся пародировать столь давнее стихотворение?

Прежде всего потому, что, распечатанное по хрестоматиям, оно заведомо было лучше известно потенциальному потребителю коньячной рекламы, чем любое другое стихотворение Мережковского. Впрочем, Бухов позаботился и о том читателе, который не был знаком со стихотворением “Сакья-Муни”: этот читатель также мог без особого труда понять, что перед ним утилитарная пародия именно на модернистское произведение. Помочь ему призваны были три подсказки:

Первая – имя Мережковского в заглавии стихотворения;

Вторая – апелляция к “небу и земле” в третьей строке стихотворения – сходные формулы, олицетворяющие единение горнего и дольнего, многократно встречаются у символистов первого призыва, хотя бы у того же Мережковского:

И как цветы – без дум, я только наслаждаюсь
Спокойствием небес, спокойствием земли…
(“Серый день”)

Весь этот жалкий мир отчаянья и муки,
Земля и свод небес, моря и выси гор…
(“Весь этот жалкий мир отчаянья и скуки…”)

Ни злом, ни враждою кровавой
Доныне затмить не могли
Мы неба чертог величавый
И прелесть цветущей земли.
(“Природа”)

И наконец, третья подсказка – это сама поза обладателя абсолютной истины, вступающего в спор с презренной “чернью”, в которой изобразили Мережковского и Бухов, и Художник “Синего журнала”. В свое время декаденты немало сделали для того, чтобы противопоставить себя ненавистному обывателю (в пародии Бухова – “обвинителю строгому”, предпочитающему низменное мюнхенское пиво изысканному шустовскому коньяку). Подобное противопоставление присутствует, например, в финальных строфах стихотворения Мережковского “Поэт”:

Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов.
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!..

А внизу, меж тем, как призрак темный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Отметим в заключение, что отразившееся в пародии Бухова (следовавшего в данном случае за массовым читателем) представление о современном поэте-модернисте расходилось с действительностью лет на пятнадцать-двадцать. Мережковский-стихотворец к 1912 году в модернистской среде был уже почти совсем забыт. В моду стремительно входили футуристы и акмеисты, чьи вкусовые, в том числе и “алкогольные”, пристрастия отличались от пристрастий Мережковского, как земля от неба.