Широта и глубина “Тихого Дона”

Роман-эпопея начинается с упоминания мелеховского куреня, около него же заканчивается действие, обрываясь на встрече Григория с сыном, с тем, “что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром”. Герои связаны с миром, с природой всеми своими чувствами, зрительными, слуховыми, вкусовыми, обонятельными, осязательными ощущениями: “…резко пахло печеным хлебом, сеном, конским потом… Григорий, еле шевеля языком, облизал спекшиеся губы, почувствовал, как в рот ему

льется густая, со знакомым пресным вкусом, холодная жидкость”. “Григорий услышал издавна знакомый, согласный, ритмический перезвяк подогнанного казачьего снаряжения… ” Очнулся “в теплой комнате, – не раскрывая глаз, всем телом ощутил приятную свежесть чистого постельного белья, в ноздри ему ударил терпкий запах каких-то лекарств” (кн.

4, ч. 8, гл. XXVII, XXVIII). Подобных описаний в романе множество.

Особенно много естественных для “природного” человека запахов, зачастую не самых “эстетичных”.

Так, сладковатый трупный запах трижды в отношении Мелеховых назван весьма определенно

васильковым: в переносном смысле, когда с фронта пришла весть о мнимой гибели Григория, и в прямом, когда говорится об убитом Петре и об утопившейся его вдове Дарье. Широта и глубина “Тихого Дона”, художественное совершенство романа-эпопеи, несмотря на приклеенную тенденцию авторских деклараций и ряд других недостатков, беспрецедентны в советской литературе и не имеют в ней аналогов. В произведении гармонично, естественно переплелись черты эпопеи, посвященной событиям, важным для всего народа, и черты социально-психологического романа, повествующего о судьбе человека.

То, что работа над “Тихим Доном”, так стремительно начатая, затянулась в 30-е годы, объясняется крайней неблагоприятностью наступившей эпохи для творчества.

Шолохов не показал в своем классическом произведении никакой светлой жизни, ради которой якобы стоило приносить такие жертвы. Надежда же на такую жизнь была искренней и горячей. Достаточно скоро она превратилась в самообман и весьма ограниченную правду в творчестве.

В 1930 г., сразу по завершении первого варианта третьей книги “Тихого Дона”, Шолохов начал писать и в 1932 г.

Опубликовал первую книгу “Поднятой целины”. В основу сюжета был положен конфликт явно архаичный, но объективно предваряющий будущие повсеместные поиски “врагов народа”, – противостояние заговорщиков и строителей новой жизни.

Первая книга начинается приездом в Гремячий Лог Половцева и Давыдова (по хронологии событий раньше приехал двадцатипятитысячник, но показан первым приезд врага), а заканчивается появлением бежавшего из ссылки Тимофея Рваного и новым приездом к Островнову Половцева с Лятьевским, что заставляет даже ненавистника советской власти Якова Лукича схватиться за голову: “Старое начиналось сызнова”. В период “перестройки” и после наряду с безоговорочным порицанием “Поднятой целины” были попытки ее оправдания с позиций “реальной критики”. Так, И. Коновалова обратила внимание на то, что направленный в хутор питерский рабочий, в гражданскую потерявший зуб по пьяному делу, сам никакого добра на заводе не нажил и хлебопашцев поучает, ничего не умея, что председателя сельсовета, праздношатающегося сорокалетнего “Андрюшку” Разметнова никто в хуторе не уважает, что покрытую им крышу должен перекрывать дед Щукарь, “хуля перед хозяйкой никудышную работу Андрея”, что припадочный Нагульнов готов “для революции” “порезать” из пулемета “тысячи… дедов, детишков, баб”, что лучший в хуторе наемный работник Любишкин, не умея хозяйствовать и все время попадая в зависимость от людей более хозяйственных, надеется только на силу власти и имущество кулака: “Отдайте нам его машины, его быков, силу его отдайте, тогда будет наше равенство!” – и т. д.

Опасность “реального” прочтения “Поднятой целины” видели в начале 30-х партийные функционеры и официозные критики. В “Новом мире” автору предлагали сократить сцены раскулачивания – Шолохов отстоял их перед Сталиным. По внушению партийного куратора Союза писателей А. С. Щербакова и чиновного “философа” П.

Ф. Юдина “содержание романа подверстывалось под политические формулы… автору предъявлялись политические претензии в “слабом” показе “просветляющего” воздействия на крестьянское сознание статьи Сталина “Головокружение от успехов”, политические обвинения в неверном изображении Островнова и Андрея Разметнова, “правого оппортуниста”… ” На закрытых обсуждениях романа “некоторые критики пытались понять и сказать о творческой правде романа, отразившего “жестокость” власти “по отношению к большинству крестьянства”.

Некоторые – собственные? – острые суждения Шолохов выразил “высказываниями Половцева или Щукаря: чего, мол, спрашивать с врага или с шута”.

Кто-то из хуторян в разговоре со своими высказывается так: “Зараз появились у Советской власти два крыла: правая и левая. Когда же она сымется и полетит от нас к ядрене фене?” Конечно, в первой книге колхозного романа немало крамольного для тех лет материала. Но довольно скоро “Поднятая целина” была объявлена произведением образцовым для всей советской литературы. Сталина устраивали смелость и острота в пределах дозволенного, а высокое художественное качество книги как бы доказывало плодотворность коммунистической идеологии в искусстве.

Шолохов, несмотря ни на что, все-таки безусловно на стороне своих героев-коммунистов. Образы их рельефны, легко запоминаются со многими деталями, живут, подобно героям “Тихого Дона”, в читательском сознании, как реальные люди.

Очевидна авторская установка на сопереживание именно им. Утопическое, нормативное осмысление глобальных социально-исторических обстоятельств парадоксально сочетается с реализмом характеров и поступков персонажей. Вместе с тем в роман не вошли известные Шолохову и отраженные в его переписке, в частности со Сталиным, страшные факты, предшествовавшие коллективизации и сопровождавшие ее.

Нет даже упоминания о запрете казакам служить в Красной Армии, снятого лишь в середине 30-х годов не без ходатайства Шолохова.