Шекспир и Рафаэль вечная и бессмертная красота

Что должны были ответить подобным панегиристам искусства люди, которые принадлежали к молодому поколению, занимались химией и естествознанием и отстаивали интересы крестьян, да еще в эпоху ожесточенной полемики как раз по этим вопросам? Они должны были спокойно разобраться во всем и определить место искусства в общественной жизни, не заслоняя им науку и вопрос о молодом поколении, но и не роняя искусство в грязь. А что ответили они в пылу полемики?

Приблизительно следующее: если Рафаэль, которого так превозносят, выше всего, что наиболее

дорого нам, но что мы верим и за что боремся, то в таком случае не нужно нам такого Рафаэля. Эта была крайность, а потому – несправедливость. Примерно так и сказал Базаров, только с присущей ему липидарностью: гроша медного не стоит”.

И если бы речь шла в ТОМ же плане о Шекспире, он отозвался бы также и о Шекспире. Это была слишком резкая, запальчивая и в конечном счете неверная реакция одного из представителей молодого поколения на попытку либералов фетишизировать искусство.

Такую запальчивость мог допустить и допускал радикальный просветитель-демократ Писарев. Но Чернышевский и Добролюбов действовали

значительно осмотрительнее. Они прекрасно понимали, что в России не искусство, а другие социальные вопросы были наиболее важными и что их надо было выдвигать на первый план.

И тем не менее Чернышевский и Добролюбов не отрицали искусства, не громили пьедестал Рафаэля; Последовательно и принципиально борясь, с либералами, которые сотворили себе кумира из Искусства и неистово били ему поклоны, Чернышевский и Добролюбов в то же время разъясняли роль искусства и жизни человека, его воспитательное значение и влияние па другие сферы человеческой деятельности. Напомним, что герои романа Чернышевского “Что делать?” серьезно интересуются искусством, считают его необходимым для гармонического развития человека.

Тургеневский Базаров поступает наоборот: он нигилистически опрокидывает пьедестал искусства, не разбираясь, кто на этом пьедестале стоит. Тем самым Тургенев обеднил своего героя интеллектуально и эмоционально.

Карикатурных нигилистов Ситникова и Кукшину Тургенев ввел в роман отнюдь не для дискредитации идей Базарова, как считали некоторые близорукие критики. Напротив, эти неуклюжие подражатели Базарова лишь оттеняют серьезность, искренность и глубину подлинного нигилиста, помогают читателю провести водораздел между ними и Базаровым. И в самом деле, Базаров презирает в равной мере калк Ситникова, человека “в славянофильской венгерке” и “чересчур элегантных перчатках”, подобострастно заискивающего перед “учителем”, так и “эманципированную женщину” Кукшину, рабыню многочисленных (в том числе и сомнительных) авторитетов.

Таким образом, XII и XIII главы романа дают полное основание отвести от Базарова обвинения в карикатурности. П. Лавров в статье “Тургенев и развитие русского общества” пишет: “Базаров, Ситников, Кукшина были типы живые, взятые из действительности. Базаров был, бесспорно, силой, силой честной и революционной, а что около всякой новой общественной силы являются и должны являться несостоятельные, пошлые подражатели, было совершенно неизбежно.

Гораздо ближе к Базарову (второй половины романа) по скептическому взгляду на народ стоит Череванин. Он прекрасно понимает, что “мещанское счастье” Мо-дотова – призрак. Осознав гнилость и непрочность всего дворянского государства, пошлость быта и морали чиновников, Череванин в то же время ощущает недостаточную силу прогрессивного движения 60-х годов, неполную развитость классовых противоречий в России. Отсюда глубокая трагедия разночинца Череванина, его “кладбищенство”, сознание бесперспективности демократической интеллигенции.

Отсюда и разочарование во всем, неверие в полезность труда и борьбы, скептицизм по отношению к будущему поколению: “О ком же заботиться; для кого хлопотать? Уж не для будущего ли поколения трудиться?… Вот еще диалектический фокус, пункт помешательства, благодушная дичь!

Часто от лучших людей слышишь, что они работают для будущего,- вот странность-то! Ведь нас тогда не будет?”

Только однажды Павел Петрович пустился было в состязание с нигилистом по поводу модного в то время вопроса о правах остзейских дворян…

Речь идет о дворянах прибалтийского края (то есть Эстляндии, Курляндии и Лифляндии). Остзейские дворяне занимали крайне реакционную позицию в вопросе. об освобождении крестьян. В Прибалтике отмена крепостного права была осуществлена раньше, чем в остальной части Российской империи, но крестьяне были освобождены без земли.

Когда в 50-х годах XIX веке началась подготовка крестьянской реформы в русских губерниях, остзейские бароны, опасаясь, что им также придется дать землю своим ранее освобожденным крестьянам, доказывали, что частная собственна и, на землю является неотъемлемой привилегией ТОЛЬКО дворянства.

“Остзейский” способ освобождения крестьян бел земли был осужден передовой русской общественностью. На хищнический характер “прав” и привилегий остзейских баронов указывал, в частности, II Г. Чернышевский. В прокламации “Барским кресты Янам от их доброжелателей поклон” (1861) он с возмущением писал, что, если земля останется собственностью помещика, барин в любое время может прогнил, крестьянина с его надела, и тогда для крестьянина останется один путь-.идти в батраки к тому же помещику, то есть в вечную кабалу. “Есть такие поганые земли, Где уж давно заведен этот порядок”, – писал Чернышевский, называя при этом города Ригу, Ревель и Мнтаву.

Совершенно ясно, что речь идет о прибалтийском крае и остзейском способе “освобождении” крестьян.

В то время (то есть в 1858-1861 годы) всякая попытка публично критиковать права остзейских дворян приравнивалась правящими кругами к критике положений высочайших рескриптов. Так, например, когда и том же номере журнала “Сын отечества”, где были напечатаны рескрипты, в разделе фельетонов появилась небольшая, совершенно безобидная статейка о поземельной собственности в Остзейских губерниях (состоящая из одних голых фактов, без обобщений и выводов), то этого совпадения оказалось достаточно для того, чтобы журнал был заподозрен в злонамеренной тенденциозности. Цензору Бекетову, подписавшему помер, было предписано подать в отставку.

Иногда Базаров отправлялся на деревню и, подтрунивая по обыкновению, вступал в беседу с каким-нибудь мужиком. “Ну,- говорил он ему, – излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас, говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, – вы нам дадите и язык настоящий, и законы”. Мужик либо не отвечал ничего, либо, произносил., слова вроде следующих: “А мы могим… тоже, потому, значит… какой положен у нас, примерно, придел”.- “Ты мне растолкуй, что такое есть ваш мир? – перебивал его Базаров, – и тот ли это самый мир, что на трех рыбах стоит?”

– Это, батюшка, земля стоит на трех рыбах, – успокоительно, с патриархально-добродушною певучестью объяснял мужик, – а против нашего, то есть, миру, известно, господская воля; потому вы наши отцы.

Именно так говорили в действительности идеологи славянофильства, хотя реальных оснований для того, чтобы считать крестьянство одной из движущих сил исторического процесса, они сами не видели. Базаров знает, что мужик еще безграмотен, темен, наивно верит в то, что земля “на трех рыбах стоит”. Поэтому, прежде чем. вести речь о силе и будущности русского мужика и о прочих высоких материях, надо его просветить и пробудить его сознание.