Русская историческая повесть преимущественно второй половины XVII века

XVII век – особенно вторая его половина – в истории русской литературы отмечен значительным развитием повествовательной литературы. Тут частично звучат еще старые, обжившиеся мотивы и разрабатываются уже знакомые из прошлого темы и сюжеты, окрашенные часто в христианские благочестивые тона, проникнутые элементами чуда и легенды и сплошь и рядом не обходящиеся без непременного участия нечистой бесовской силы как источника всякого зла.

В других случаях традиционная тематика осложняется привнесением нового, ранее не фигурировавшего

мотива – чувственной любви, объясняемой пока еще по-старому демоническим наваждением, но не по-старому занимающей очень большое место в жизни героя и в его судьбе.

Историческая повесть, отправляясь от издавна выработанных тем воинской повести, с присущими ей чертами сверхъестественности и гиперболизма, включает в себя, как и многие другие повести иных жанров, очень заметные элементы реализма как в языке, так и в самом изложении. Тогда же появляется повесть, совершенно свободная от всякого налета благочестия, чуда и связанного с ними церковного воззрения на вещи и проникнутая чисто светской трактовкой

событий и фактов, очень далекой от веками установленной морали. Мало того, в то же время нарождаются сатира и пародия, затрагивающие не только практику государственных установлений, но и поведение и быт служителей церкви и – более того – самое церковную службу.

Все эти разновидности в характере развития повести находятся в прямой зависимости от того, в какой социальной среде она возникала и интересы какого класса обслуживала. Чисто светская повесть, свободная от церковной окраски, сатира и пародия являются продуктом творчества посадских “низов”, мелкого служилого дворянства, передового крестьянства и порой даже околоцерковного люда, ущемленного так или иначе церковными порядками. Эти социальные слои в очень большой мере привносят в повествовательную литературу устнопоэтическую стилистику и фольклорные детали, присутствующие часто даже в таких произведениях, которые характеризуются еще всеми особенностями литературной старины.

Всецело в духе неизжитой традиции, если не считать широкого проникновения во многих случаях фольклорной стихии, написан ряд повестей, в которых изобличается “злая жена”, излюбленный объект нападок книжников еще в древнейшую пору. Так, в “Сказании и беседе премудра и чадолюбива отца… к сыну… о женстей злобе”, написанном, судя по многочисленным ссылкам на “священное писание”, каким-то церковником в духе средневековых “слов” против “злых жен”, очень красочно и образно, хотя и чересчур пространно, излагаются многообразные пороки женщин. Сын пытается ссылками на то же “священное писание”, говорящее и о добрых женах, ослабить гневные выпады отца против женского пола, но отец непоколебим и всячески отговаривает сына от женитьбы.

До выхода замуж девушка притворяется любящей своего будущего мужа, но, став женой, она его обманывает: “Аще в дому его не прилучится, и она близ оконца приседит, семо и овамо колеблюще-ся, а со смирением не седит: скачет и пляшет и всем телом движется, сандалиями стучит, руками плещет и пляшет, яко прельстившаяся блудница Иродиада, бедрами трясет, хрептом вихляет, головой кивает, гласом поет, языком глаголет, бесовски ризы многи пременяет и в оконце часто призирает, подобна Иродиаде чинитца, и многим юным угодит и всякого к себе льстит”.

Та же, в сущности, “злая жена”, которую так сурово обличает фанатический женоненавистник-церковник, выступает в двух эротических повестях – в “Притче о старом муже” и в “Сказании о молодце и девице” . Обе эти повести, очень сильно проникнутые фольклорной стихией, вышли из-под пера светских грамотеев, и в них женщина, нисколько не превосходящая по своим нравственным качествам “злую жену”, изображенную в “Беседе отца к сыну”, не только не осуждается, но, по замыслу авторов, должна вызвать в читателе полное к себе расположение.

Тема “злой жены” занимает значительное место и в позднейших повестях о Соломоне, уже фигурировавшем в известных нам старых апокрифах о нем. В повествовательных обработках XVII в. 2, также отразивших в сильной степени устнопоэтическую стихию, он обличает свою распутную мать Вирсавию, а затем свою жену, которую, по одной версии, похищает Китоврас, а по другой – индийский царь Пор. Там же он еще мальчиком удивляет окружающих своей мудростью, творит суды и становится царем над крестьянскими детьми.

В последнем случае повести о Соломоне сближаются с повестью о купце Димитрии Басарге и сыне его Добросмысле (или Борзосмысле), где также выступает мудрый мальчик, искусством отгадывания загадок выручающий из беды своего отца и его спутников, отсекающий голову нечестивому царю Несмеяну Гордяевичу и сам вместо него становящийся царем.

Однако наряду с произведениями, в которых фигурирует “злая жена”, от XVII в. дошла до нас повесть, рассказывающая о двух “добрых женах”, притом не святых, не монахинях, которых выделяла и предшествующая русская литература, а обыкновенных мирянках. Таково муромское “Сказание о явлении Унженского креста”, в котором идет речь о двух любящих сестрах, разлученных благодаря вражде их мужей и вновь соединившихся после того, как у той и у другой мужья умерли. В основу его, судя по предисловию, положено было сказание более древнее, “на малей харатийце просторечием, яко же поселяне, написано”.

Эта просторечная повесть, по поручению церковных властей, была литературно (“благохит-рестне”) обработана каким-то книжником и в этой обработке дошла до нас.

Были – рассказывается в повести – две сестры, Марфа и Мария, дочери одного знатного человека, вышедшие замуж – одна за некоего мужа Иоанна из Муромской области, другая за Логина из области Рязанской. Иоанн был знатен, но небогат, Логин же родом уступал Иоанну, но зато был богат. На пиру у родных мужья поссорились из-за местничества, перестали встречаться и женам своим запретили видеться друг с другом и даже переписываться. Прошло много времени, и Иоанн и Логин умерли в один и тот же день и час.

Между тем тосковавшие в разлуке сестры не знали одна относительно другой, что обе лишились мужей, и каждая из них одновременно подумала о том, чтобы поселиться теперь вместе с оставшимся в живых, как думала та и другая, зятем. И как замыслили, так и сделали. Одновременно они со слугами своими выехали одна к другой и, встретившись, сначала не узнали друг друга, а потом, узнав, расцеловались со слезами и с радостью, скорбя в то же самое время о вражде своих мужей, которая развела сестер на такое долгое время.

Далее рассказывается о чудесном появлении во сне Марфе и Марии ангела, от которого они получают золото и серебро. Пробудившись, сестры отдают то и другое трем “по повелению божию” явившимся из Царьграда старцам, сделавшим из золота крест, а из серебра ковчег. Крест поставлен был в муромской церкви архангела Михаила и стал творить многие чудеса.

Как указал Буслаев, “Сказание” написано в соответствии с тогдашним иконописным стилем, в котором господствовали символизм и строгая, но наивная симметрия. Героинями “Сказания” являются две женщины, через всю жизнь которых проходит ряд симметрических событий. Обе они выходят одновременно замуж, у обеих в один и тот же час умирают мужья, одновременно сестры задумывают поселиться вместе, одновременно выезжают и, наконец, в одно и то же время видят одинаковый сон, и затем каждая у себя за рукавом находит: одна – золото, другая – серебро.

Традиционными по своим темам являются и две повести о византийском царе Михаиле III, сложившиеся, судя по языку, во многих случаях близкому к языку устнопоэтических произведений, в той же “низовой” социальной среде, что и отмеченные выше позднейшие повести о Соломоне.