Роман Подросток. Часть 2. (Достоевский Ф. М.)
Символически раздвоенность Версилова’ подтверждается в эпизоде со старинным образом, завещанным ему Макаром Ивановичем. Версилов разбивает образ, который раскалывается точно на две половины.
Версилов жил в двойственную, переломную и переходную эпоху в истории России середины XIX века. И эта эпоха наложила неизбежный отпечаток на его разум и сердце. Трагическая раздвоенность Веренлова определяет в свою очередь участь двойной семьи, его раздвоение переходит в раздвоение детей.
Кризис общения человечества, вступающего в антигуманную
Наиболее ярко раздвоение Версилова проявляется в его любви-ненависти к Ахматовой, причем эта любовь-ненависть проходит скрытым напряжением через весь роман, придавая ему динамическое единство. Тайна природы человеческой чаще всего раскрывается в отношениях мужчины и женщины. Любовь к Катерине Николаевне вовлекает Версилова в стихию такой огненной страсти, какую, пожалуй, трудно найти в мировой литературе. Эта огненная страсть
Временами кажется, что Версилов – потухший вулкан, хотя мы постоянно чувствуем его подземные толчки. Достоевский вскрывает противоречие и полярность в самой природе этой страсти.
Два лика Версилова воплощены в двух женских фигурах, связанных с его судьбой: у героя двойная жизнь, двойная любовь. Жену свою, Софъю Андреевну, он любит глубокой сострадательной любовью, к Катерине Николаевне влечется непреодолимой страстью. Первая любовь изображена в светлых и нежных тонах, вторая – окутана таинственным мраком.
Любовь-жалость к Софье Андреевне оказалась сильнее самой огненной страсти. В бессловесной крестьянке живет образ вечной женственности, Софии (“кроткие” женщины Достоевского – София Ивановна в “Братьях Карамазовых”, София Матвеевна в “Бесах”, Соня Мармеладова в “Преступлении и наказании” – обычно носят имя Софии – премудрости).
Оторвавшемуся от народной почвы, гордому русскому скитальцу Версилову противостоит в жене религиозное начало, заключающееся, по Достоевскому, в терпении и смирении. Софья Андреевна смиренно несет свой крест, выпавший на ее долю, веря в конечную победу добра. Благодаря Софье Андреевне Версилов не погибает, после страшного кризиса он воскресает духовно: “От мамы он уже не отходит и уж никогда не отойдет более.
Он даже получил “дар слезный”… Все, что было в нем идеального, еще сильнее выступило вперед”. Но Версилова спасли также “карамазовская” жажда жизни, вера в нее и любовь к ней. “Я ведь знаю, что я бесконечно силен… меня ничем не разрушишь, ничем не истребишь…
Я живуч, как дворовая собака”.
Эта жажда жизни, доверие к ней и любящее сердце Софьи Андреевны спасли и Аркадия Долгорукого. Он также раздвоен, как и его отец. С одной стороны, его “идея”, то есть “уединение и обособление”, с другой – загадочный мир Версилова, который волнует и влечет его. С каждой главой разрыв между идеей подростка и его влечением к отцу углубляется.
Аркадий обожает Версилова и одновременно бунтует против него. В этом притяжении-отталкивании, в этой любви-ненависти заключается важная проблема романа — проблема общения человека.
Горький опыт падения и страстей не проходит даром для подростка. Разгадывая тайну личности Версилова, Аркадий разгадывает и тайну собственной личности. Из подростка Аркадий становится взрослым и осознает трагическое раздвоение своей натуры, символами которого являются Версилов (благородная мечта об отце, а отсюда и тяга к общению с ним и людьми) и Тушар (лакейство и трусость, “идея стать Ротшильдом”, и, как следствие этой идеи,- обособление от отца и людей).
Двойственность, противоречивость души-последняя правда об отце и сыне. И только поняв эту правду, то есть разгадав тайну своей личности и тайну Версилова, Аркадий “вдруг почувствовал, что перевоспитал себя самого”.
В заключении к своим запискам подросток-пишет: “Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается”. Аркадий не погиб в хаосе, “беспорядке”:’ опыт перевоспитал его и закалил для новой жизни. “Подросток” завершается верой в новую жизнь, в новый идеал красоты. Этой верой Аркадий был обязан и Версилову – идеалисту поколения 1840-х годов, завещавшего своим детям вечное горение и жажду идеала, и Макару Ивановичу – верующему страннику из народа.
В образе Макара Долгорукого находит свое воплощение религиозный мотив романа. Макар – выражение того духовного “благообразия”, которое утрачено высшим сословием и по которому так томится подросток. Зарождение этого образа восходит ко времени работы писателя над романом “Идиот”: Макар воплощает мечту писателя о “положительно-прекрасном человеке”. Но тематически Макар связан не с князем Львом Николаевичем Мышкиным, а с героем стихотворения Некрасова “Влас”.
В “Дневнике писателя” Достоевский восторженно отзывается о Власе, и фигура странника, бродящего по России и собирающего на церковь, повлияла на концепцию образа Макара. Но Достоевский вкладывает в образ Макара и свои представления о народном идеале святости. Писатель подчеркивает, что этот идеал чужд византийской строгости и монашеского аскетизма.
Макар паломничает по монастырям, восхваляет пустыню, но “ни в пустыню, ни в монастырь ни за что не пойдет, потому что в высшей степени “бродяга”. Достоевский создает своих народных святых вне церковно-монашеских традиций, их богословие ограничено тайной этого мира и не стремится к тайнам небесным. Недаром воспоминания о своем паломничестве в Богородский монастырь Макар заканчивает словами: “Хорошо на свете, милый!..
А что тайна, то оно тем даже и лучше; страшно оно сердцу и дивно, и страх сей к веселию сердца: “Все в тебе, господи, и я сам в тебе и приими меня!” По христианскому учению, “мир во зле лежит”, и поэтому идеалом является отречение от всего мирского. А Макар убежден, что в мире преобладает добро. Не проклято, а благословенно все на этой земле, в этом мире, благословенна и сама земля, на которой должно наступить царствие небесное.
Чистому сердцу Макара и на земле открывается рай. (Вот почему такой ревностный защитник православия, как К. Леонтьев, засомневался в истинной религиозности Достоевского, назвав ее “розовым христианством”.) Фигура странника Макара возвышается над “беспорядком” и хаосом современного ему русского общества. Все “члены случайного семейства” “ищущие”, он один – “нашедший”. Наступление эпохи капитализма, где все покупается и продается, означает неизбежный уход идеи бога от людей, распад на “случайные семейства” человеческой семьи, замену общения обособлением. Так видели Версилов и сам Достоевский “последний день европейского человечества”.
Но в русском народе, считал писатель, вера еще крепка и общение не нарушено. В образе Макара Достоевский и воплотил эту идею “всеединства”.
По мысли Достоевского, возвращение Версилова к Софье Андреевне в конце романа и признание им страннической правды Макара Ивановича означают торжество народного начала над индивидуальным, ненародным, означают возврат “европейского цивилизатора” Версилова к русскому народу.
И все же Макар, как и другие положительные типы Достоевского – князь, Мышкин, архиерей Тихон в “Бесах”, старец Зосима в “Братьях Карамазовых” – – только странники в миру, юродивые, монахи, восхищающие и привлекающие сердца, но не творящие жизни. И хотя, по Достоевскому, приобщение Версилова к “народной правде” является и для подростка концом его блужданий, обретением настоящей точки опоры, все же писатель и сам чувствовал, что моральной проповеди Макара Ивановича явно недостаточно для утоления духовного голода Аркадия Долгорукого. Странничество не могло спасти мир от “беса национального богатства”, от беса капитализма, и в черновых тетрадях к роману Достоевский от имени подростка подчеркивает утопичность и иллюзорность образа Макара: “Один Макар в порядке, но разве он возможен?”
Моральная проповедь Макара Ивановича привлекает Аркадия твердым спокойствием и добротой, но он невольно тянется к сомневающемуся и непрямиренному отцу. Задумав отдать предпочтение народному смирению в образе Макара Ивановича, Достоевский приводит своего героя к “грешному” отцу – Версилову. Начала дворянское и народное не примирились, как хотелось бы Достоевскому, который видел выход из “беспорядка”, из “разложения” современной ему России в слиянии идеалов высшего культурного слоя в лице Версилова и народной правды в лице Макара Ивановича. “Подросток” кончается тем, что Аркадию предстоит найти свой собственный путь, соединив опыт его двух отцов – Версилова и Макара – Ивановича. –
Прошло 100 лет со дня выхода “Подростка”, но роман Достоевского не потерял своего значения и в наши дни. Идейные и моральные поиски и блуждания Аркадия Долгорукого – это, в конечном итоге, отрицание писателем буржуазного индивидуализма и аморализма. История молодой души, соблазненной бесчисленными “бесами” капитализма и пытающейся найти хоть какую-нибудь нравственную опору против этих бесов, составляет основное содержание романа.
“Ротшильдовская идея” перестала владеть подростком, ибо он понял несостоятельность ее как идеи “свободы, над определением которой бьется мир”. Аркадий не заразился “страшной возможностью разврата”, его “безгрешная душа” вышла чистой из суровых испытаний жизни, лучшие силы его натуры помогли ему победить соблазны повой капиталистической эпохи. В этом была объективная историческая правда романа, и критик П. Ткачев от имени передовой революционной молодежи признал в статье о “Подростке”, что Достоевский глубоко заглянул в душу молодого поколения1.
Подросток познал на своем горьком опыте страшную цену денег как платы за честь и достоинство человека, за его обособление. Тоска по общей идее, острое сознание отсутствия в буржуазном обществе скрепляющей нравственной идеи и связанная с этим неизбежность раздробления и опустошения человека определяют весь пафос романа.
С поразительной психологической глубиной Достоевский изобразил в “Подростке” всех “членов случайного семейства”. Из семейной хроники “Подростка” выросла идея семенной трагедии “Братьев Карамазовых”. “Случайное семействе” Версилова в процессе своего разложения должно породить семейство Карамазовых. Но роман “Подросток” не только психологически и идеологически предшествует последнему роману Достоевского. “Подросток” поражает своей запутанностью и перегруженностью. Писатель поставил перед собой парадоксальную задачу – изобразить “беспорядок” пореформенной России в художественной форме, вместить картину хаоса в рамки искусства.
Эти поиски новой художественной формы, способной запечатлеть брожение идей в переходную эпоху, завершились блистательной победой в таком шедевре мировой литературы, как “Братья Карамазовы”, и предопределили собой также многие художественные достижения крупнейших мастеров прозы XX века.
Но вопросы, которые волновали и мучили Аркадия Долгорукого,- это одновременно и вековечные, старые как мир и новые как завтрашний день, вопросы человека о мире, о счастье и смысле жизни. Полнота жизни не только лишь в преодолении зла и в победе над неверным добром, учит Достоевский. “Счастье в чистом взгляде и в безупречности сердца”, в “веселии” сердца, а не только во “внешнем”,- проповедует Макар Долгорукий. Печаль, тоска, уныние, подавленное самочувствие, чуждое малейшим крупинкам счастья,- все это неизбежный удел того, кто стоит в ложном отношений к самому себе, а через это и к другим, кто свое “я” ставит превыше всего.
Пока человек думает о себе – о своей ли выгоде, о своем ли покое, об удовольствиях, об эгоистической “идее стать Ротшильдом”, как герой “Подростка”,- до тех пор ни счастье, ни смысл жизни не дадутся ему.
Живое и деятельное чувство любви к людям – вот первый признак настоящего человека в произведениях Достоевского, вот главный вывод из блужданий Н исканий Аркадия Долгорукого. “Разве может человек строить свое счастье на несчастье другого!” – восклицал Достоевский в конце своей жизни в знаменитой речи о Пушкине, и это гуманное правило, столь близкое нам, неизменно составляло простую и незыблемую основу его этики.
Соприкосновение с миром Достоевского духовно обогащает, заставляя размышлять вместе с его героями над вечными вопросами, заставляя задуматься и над своим местом в мире. И сколько бы ни прошло веков, как бы ни менялись люди, Достоевский всегда будет дорог человечеству как великий художник.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...