Роман Подросток. Часть 1. (Достоевский Ф. М.)

Приступал в начале 1874 года к работе над романом “Подросток”, Достоевский решил написать утопию о “детском рае”, об особой детской общине, которая живет по своим собственным нравственным законам. Но этот замысел постепенно исчезает и заменяется другим. Достоевский возвращается к неосуществленному плану романа “Житие великого грешника”, над которым он работал еще в 1869 году.

Он записывает в черновой тетради: “Полное заглавие романа “Подросток”. Исповедь великого грешника, писанная для себя”.

Фабула “Подростка”

вбирает в себя неиспользованный материал “Жития”.

Более того: Аркадий Долгорукий наследует также от “великого грешника” и свою “идею”. План “Жития” начинается с заметки: “накопление богатства”. Жаждущий власти и могущества, “великий грешник”, наконец, “устанавливается на деньгах”, ибо “страшно уверен, что все само придет: деньги разрешают все вопросы”. Далее следует очень важная запись Достоевского: “Хотя деньги и страшно его устанавливают на известной твердой точке и решают все вопросы, но иногда точка колеблется (поэзия и много другого), и он не может

найти выхода.

Это-то состояние колебания и составляет роман”. Вся эта характеристика “великого грешника” целиком переходит к Аркадию Долгорукому.

Возвращение к старому замыслу произошло отчасти под влиянием Пушкина. Размышляя над “Подростком”, Достоевский “упивается восторгом”, перечитывая “Скупого рыцаря”, и идея этого гениального произведения – “власть денег” и “власть через деньги” – снова оживает в его творческом воображении.

Но главным толчком к реализации этого замысла послужила сама пореформенная Россия. Множество фактов из окружающей жизни воспринимались Достоевским как зловещие признаки жуткой болезни, охватившей все слои общества, после того как “все в России переворотилось”. Достоевский оказался внимательным читателем статьи Н. К. Михайловского о “Бесах” в журнале “Отечественные записки” (1873, № 2). “Как!

Россия, этот бесноватый больной, вами изображаемый, перепоясывается железными дорогами,- писал Михайловский,- усыпается фабриками и банками,- и в вашем романс пег ни одной черты из этого мира! Вы сосредоточиваете свое внимание на ничтожной горсти безумцев и негодяев! В вашем романе нет беса национального богатства, беса самого распространенного и менее всякого другого знающего границы добра и зла…

Вы не за тех бесов ухватились… Рисуйте действительно нераскаянных грешников, рисуйте фанатиков собственной персоны… богатства для богатства”.

Вместе с социально-экономической основой старого феодально-крепостнического строя стали быстро разрушаться и все нравственные устои. Рушилось старое патриархальное “благообразие”, капитализм принес распад, “беспорядок” (в черновых записях роман “Подросток” назван “Беспорядком”), и в первую очередь распад вековых семейных устоев. “Разложение – главная видимая мысль романа”,- формулировал Достоевский свою задачу в одной из ранних записей к “Подростку”.

“Детский рай” в пореформенной России оказался невозможен: все заразились “бесом национального богатства”, тлетворным влиянием страшного капиталистического мира, где “человек может быть самым обыкновенным, деньги дадут ему все, то есть власть и право презрения”. Главный герой романа – подросток, “фанатик собственной персоны”,- одолеваем бесом “богатства для богатства”. “Я взял душу безгрешную,- писал Достоевский в “Дневнике писателя” за 1876 год,- но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и “случайность” свою и тою широкостью, с которою еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих – все это оставленное единственно на свои силы и на свое разумение, да еще, правда, на бога. Все это выкидыши общества, “случайные” члены “случайных” семей”.

“Спросят: что такое эта случайность и что я под этим подразумеваю? Отвечаю: случайность современного русского семейства, по-моему, состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь”,- читаем мы в “Дневнике писателя” за 1877 год.

“Подросток” – роман о “случайном семействе”. Достоевскому принадлежит открытие этой темы. Философу и критику Н. Н. Страхову Достоевский пишет в 1871 году о русской литературе: “А знаете – ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого).

Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было”.

Этим новым словом и стал роман “Подросток”.

Роман написан как художественный ответ семейным хроникам и “Войне и миру” Л. Н. Толстого. На смену благополучным семействам Иртеньевых и Ростовых пришла семейная хроника разночинца.

История двадцатилетнего юноши-подростка Аркадия Долгорукого – это “история его первых шагов на жизненном поприще”, это “поэма о том, как вступил подросток в свет. Это история его исканий, надежд, разочарований, порчи, возрождения, науки – история самого милого, самого симпатичного существа”. Аркадий – сын помещика Версилова и жены садовника Макара Долгорукого Софьи Долгорукой, незаконный, “случайный сын” “случайного семейства”.

От унижений и страданий незаконнорожденности подросток спасается в свою “идею”, обособляется. Смысл его жизненной драмы выражает Версилов. “Видишь, друг мой,- говорит он сыну,-я давно уже знал, что у нас есть дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные неблагообразием отцов своих и среды своей… Я всегда воображал тебя одним из тех маленьких, но сознающих свою даровитость и уединяющихся существ.., Беда этим существам, оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и почти мстительной жаждой благообразия”.

В неопытной голове Аркадия зародилась идея, взятая из того самого капиталистического мира, который он презирал. Идея подростка состояла в том, чтобы стать Ротшильдом, чтобы с помощью денег добиться свободы и независимости, из гонимого, презираемого и третируемого сделаться “властелином и господином”. В этой мечте чувствуется и непомерная гордость уязвленного самолюбия, и желание отомстить за зло, причиненное ему людьми: за обманутую доверчивость, насмешки, жестокое детство. Ради своей идеи Аркадий решил порвать все связи, соединявшие его с семьей, с товарищами, не пойти в университет, отказаться от благополучной карьеры. “Миллион” даст ему возможность “все порвать И уйти к себе!..

К себе, к одному себе!”. Подросток не собирается пользоваться богатством, как пользуется им настоящий Ротшильд, он не хочет никого “давить и мучить”, с него, как и с пушкинского скупого рыцаря, “довольно” лишь “сознанья”, что он богат, а следовательно, как он ошибочно думает, и независим: “У меня сила, и я спокоен”.

Мало того что Аркадий не хочет с помощью денег никого “давить и мучить”, он, оказывается, став Ротшильдом, возможно, совсем откажется о г своих миллионов: “Тогда… я отдам все мои миллионы людям; пусть общество распределит там все мое богатство, а я – я вновь смешаюсь с ничтожеством! Может быть, даже обращусь в… нищего”.

Но в подростке, в отличие от людей “ротшильдовского” типа, не было цельности. Аркадий был слишком чист и совестлив, его искания правды, обуревающие его противоречивые чувства при столкновении с людьми то и дело отвлекали от выполнения намеченной цели. .

И постепенно высокие требования “большого сердца”, порывы юного героя к добру и правде вытеснили в подростке его идею. После всего пережитого и увиденного эта идея меркнет, и Аркадий начинает думать, “что зло, что добро”.

В своем искании истины Аркадий Долгорукий переходит из одного “круга” в другой, как бы проверяя и “разгадывая” каждую из встреченных им на жизненном пути “правд”: от надежды на бескорыстие дружбы – к постоянной “загадке” – Версилову, от веры в спасительность женской любви – к народной правде “странника” Макара Долгорукого, от идеи стать Ротшильдом – к народническим спорам об исторической роли России.-

Эти споры в романе происходят в кружке Дергачева. В одной из черновых записей к роману Версилов говорит сыну: “Вот ты выбрал идею о Ротшильде. Этой идеей ты можешь тоже свидетельствовать о нравственном беспорядке. Ты хочешь удалиться в свою нору от всех и берешь к тому меры…

Долгушины – нравственный беспорядок”.

В июле 1874 года в Петербурге происходил процесс по делу революционера-народника Долгушина н его кружка. Долгушинцы призывали к уничтожению императорской фамилии. Известно, что они стремились создать “религию братства” и основывали своп коммунизм на евангельском идеале. Достоевский воспользовался подробностями процесса для изображения в романе “Подросток” кружка Дергачева.

В черновых записях Дергачев еще носит имя Долгушина. Эти же записи позволяют предположить, что первоначально революционному народничеству 70-х годов в романе отводилось значительно более важное место. В окончательном тексте романа кружку Дергачева-Долгу-шина посвящена лишь одна небольшая сцена.

Но даже если сравнить эту сиену – заседание кружка Дергачева-с характеристикой революционеров в предыдущем романе Достоевского “Бесы”, бросается в глаза изменение взгляда писателя па социальное движение в России.

Самом большой загадкой па пути исканий Аркадия является фигура его отца, человека разочарованного, страдающего, гордого, одинокого, “вечного скитальца”, тоскующего по религиозному идеалу и в то же время неверующего. Ведь именно Версилов дал первоначальный и всеопределяющий толчок духовным исканиям сына: “Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда – мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул”.

Драматическая семейная история Веренлова сложилась под влиянием антикрепостнических идей 1840-х годов. Перед тем как появиться в деревне. Версилов знакомится с двумя произведениями, о которых не случайно упоминает Достоевский,- с “Антоном Горемыкой” Д. Григоровича и “Полинькой Сакс” А. Дружинина.

В повести Григоровича рассказывалось о совершенной беззащитности простого, умного, доброго мужика перед помещиком и управляющим, а “Полинька Сакс” повествует о трагической судьбе женщины, которой крепостническое общество дало неправильное воспитание.

Версилов, как он сам иронически выражался, прошел через “необъятное цивилизующее влияние” “Антона Горемыки” и “Полиньки Сакс”, то есть признал, что “мужик – это тоже человек” и что женщина должна иметь равные права с мужчиной, “О, мы тогда все кипели ревностью делать добро,- вспоминает Версилов о 40-х годах,-служить гражданским целям, высшей идее; осуждали чины, родовые права наши, деревни и даже ломбард, по крайней мере, некоторые из нас… Нас было немного, но мы говорили хорошо и… даже поступали иногда хорошо”.

По прибытии в деревню Версилов привязывается к молодой крестьянке Софье Андреевне, недавно выданной замуж за старого садовника Макара Ивановича. Она не была красавицей, и увлечение Веренлова не объясняется развращенностью и “крепостным правом”. Да и увлечения никакого не было.

Версилов сам не понимал, как это вышло. На вопрос сына отец “однажды промямлил как-то странно: что мать его была одна такая особа из незащищенных, которую не то что полюбишь,- напротив, вовсе нет,- а как-то вдруг почему-то пожалеешь, за кротость, что ли, впрочем, за что? – это всегда никому не известно, но пожалеешь надолго; пожалеешь и привяжешься…” В душе Софьи Андреевны – тишина и спокойствие, нравственная гармония и “всепонимание”, которых Версилов не находит ни в себе, ни в окружающих его людях, Макар Иванович отпускает жену с барином и становится странником. Раз в три года он навещает ее, неизменно относясь к ней с отеческой нежностью и каким-то загадочным уважением.

Содержание “Подростка” взято из русской действительности 70-х годов XIX века, но в то же время роман писался под определенным влиянием антикрепостнических идей Белинского 1840-х годов, способствовавших разрушению старого миропонимания и поискам лучшего будущего Россия (недаром в черновых записях и в окончательном тексте романа упоминается имя Белинского). Несмотря на противоречивые высказывания о личности Белинского Достоевский считал его идеи характерным признаком прогрессивных убеждений 40-х годов. И хотя Версилов часто иронизирует над своей молодостью, он навсегда остался человеком поколения 40)-х годов, то есть благородным, мыслящим и бескорыстным.

Именно Версилов предохраняет Аркадия от поклонения “золотому тельцу”, не дает сыну погрязнуть в буржуазности, помогает подростку понять бесчеловечный характер капиталистической цивилизации, открывает ему глаза на личность Макара Ивановича.

В детстве Аркадий впервые видит отца на театральных подмостках в роли Чацкого, и “образ красоты” навсегда пронзает его сердце. И как бы ни раздваивался и ни искажался впоследствии этот образ, печать благородства никогда не изгладится на “ем. В Версилове воплотились характерные черты русских дворян, изгнанных или добровольно удалившихся из “общества”, разочарованных и неудовлетворенных действительностью, тех, кого в XIX столетии называли лишними людьми.

И вот подросток берется за разгадку личности своего отца: “Я непременно должен узнать всю правду в самый ближайший срок, ибо приехал судить этого человека”. Так намечаются два героя романа – Версилов и его сын, и две воплощенные ими идеи: одна “великодушная”, другая – себялюбивая, одна обнимает все человечество, другая замыкается в горделивом уединении, в сознании своего богатства. Идея отца – “золотой век”, идея сына – подполье.

Мечта об отце приводит подростка снова к людям. “Моя идея – это мрак и уединение, а разве теперь уж возможно уползти назад в прежний мрак?” Кончилось тем, что Аркадий “бросил свою идею” и полностью “затянулся в дела Веренлова”.

Тайна личности Веренлова в его роковой раздвоенности. Он болен всеми недугами современной ему капиталистической цивилизации. Все зыблется, колеблется и двоится в его сознании: идеи – двусмысленны, истина – относительна, вера – неверие. Он может плакать настоящими слезами над умирающей Европой и говорить горькие и страшные слова о любви к человечеству: “Друг мой,- признается он сыну,-любить людей так, как они есть, невозможно, И однако же должно…

Любить своего ближнего и не презирать его – невозможно. По-моему, человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и “любовь к человечеству” надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей… и которого поэтому никогда и не будет на самом деле”.