Роль пейзажа в романе “Герой нашего времени”

По замыслу Лермонтова, Печорин – тип “современного человека”, которого автор “понимает” и которого “слишком часто встречал”. Белинский назвал Печорина “Онегиным в свое время”, подчеркнув типологическую похожесть этих персонажей. Давно стало традиционным включать лермонтовского “странного человека” в галерею “лишних людей”.

Но если в Онегине отображен процесс становления человека, то в Печорине отражена трагедия уже сформированной личности, наделенной развитым сознанием и самосознанием. В философском

романе понятие “лишний человек” наполняется философским содержанием: герой оказывается лишним не только в современном ему обществе, в социуме, но и в мире в целом. Такая цена, которую платит человек за достижение абсолютной свободы.

Важную роль в понимании авторской концепции всего романа и отдельных его частей сыграют пейзажи.

Описания природы создают обстановку, фон действия, отображают психологию героев, проясняют авторскую позицию. В “Беле” природа показана через восприятие романтически настроенного рассказчика: “По правую сторону и по левую сторону чернели пасмурные, таинственные

пропасти, и туманы, клубками, свиваясь как змеи, сползали туда по трещинам соседних скал, будто бы ощущая и пугаясь приближения дня. Тихим было все на небе и на земле, как в сердце человека миг утренней молитвы…”. По-разному воспринимают вид, который открывается с Гуд-Горы рассказчик и Максим Максимович.

Последний привык к красоте Кавказа, как к свисту пуль, и обращает внимание, прежде всего, на приметы, которые провещают ненастье. Финалу рассказа о судьбе Белы передует описание ненастья в горах: природа дисгармоничная и опасная, это прямо связывается с трагической развязкой судьбы Белы.

В повести “Максим Максимович” рассказчик говорит о том, что не хочет отвлекать читателя “картинами гор, восклицаниями, которые ничего не выражают, картинами, которые ничего не изображают”. Здесь речь идет о залосненных романтических штампах – эффектные, яркие, но немые для сердца читателя, пустые описания. Отказ от них должен вызвать у читателя доверие к рассказчику, который в скором времени встретится с Печориным и опишет его.

Пейзаж “Тамани” основывается на двух мотивах, традиционных для романтизма – море и луна: “Внизу с беспрерывным шумом плескались темно-синие волны. Месяц тихо смотрел на неспокойную, но покорную ему стихию…”; “Луна начала одеваться тучами, и над морем поднялся туман”. Море в тумане внутренне сравнивается с характером Печорина и “ундины”. Лунный свет предоставляет пейзажу одновременно и натуралистический, и фантастический колорит, именно оно помогает увидеть в девушке-контрабандистке “ундину”.

Скучная проза жизни, убогий, приземленный быт воспринимаются через романтическое мировоззрение героя. “Переходный” пейзаж вообще характерен для романа: ночь всегда освещена – луной или звездами (“Тамань”, “Фаталист”), что создает атмосферу неясности, побежалости и неожиданности.

В “Княжне Мэри” пейзаж наиболее конкретный и реалистический, хотя и здесь временами ощущается романтическая интонация. Она связана с “авторством” Печорина. Герою присуща тонкая наблюдательность, замечательное знание внутренней жизни природы, глубокая впечатлительность, чувствительность к звукам естественного мира. Вот как описываются чувство Печорина перед дуэлью: “Я не помню утра более голубого и свежего!

Солнце едва проткнулось через зеленые вершины, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи накладывало на все чувства какое-то сладкое томление… Я помню – на этот раз, больше чем когда-либо я любил природу… как жадно взгляд мой старался проникнуть в туманную даль! Там путь становился все уже и страшнее, и в конце концов, они, казалось, сходились непроглядной стеной”.

Для Печорина нет более сильного, более прекрасного и высокого чувства, чем чувство природы: “Нет женского взгляда, который бы я не забыл, увидев кудрявые горы, озаренные южным солнцем, увидев голубое небо, или слушая шум потока, который падает…”. Природа как “порог идеала” противостоит жестокой суете или пустым страстям человека. Точное описание Пятигорска, приведенное в начале повести, в контексте романа приобретает символическое значение, последними строками вызывая ассоциации со стихом “Парус”: “Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах.

Воздух чистый и свежий, как поцелуй ребенка; солнце яркое, небо синее,- чего же, казалось, еще? – зачем здесь страсти, желание, сожаления?”. Эти ассоциации в финале повести подтверждаются развернутой самохарактеристикой героя: Печорин сравнивает себя с матросом разбойничьего корабля, который томится от скуки и изнемогает на мирном побережье, с печалью высматривает на горизонте долгожданный парус.

В переживаниях героев, вызванных созерцанием природы, много автобиографического.

Рассказчик, рассказывая о своих чувствах на вершине Гуд-Горы и описывая конкретные детали, указывает на неопределенность своего психологического состояния, которое не подвергается однозначному, точному объяснению: “.. .снег трещащий под ногами нашими; воздух становился таким жидким, что было больно дышать; кровь ежесекундно била в голову, но вместе со всем тем какое-то отрадное чувство разлилось всеми моими жилами, и мне было так весело, что я так высоко над миром,- чувство детское, не спорю, но, отдаляясь от удобств общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается снова такой, которой была когда-то и наверное будет когда-нибудь снова. …И все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что, кажется, тут бы и остаться жить навеки”.

В словах рассказчика отразилось восприятие природы самим Лермонтовым, который в 1837 году писал С. А. Раевскому из Тифлиса: “…лазил на снежную гору (Крестовая) на самую верхушку, это не совсем легко; оттуда видно половину Грузии, как на блюдечке, и, в самом деле, я не берусь объяснить или описать этого странного чувства: для меня горный воздух – бальзам; скука до черта, сердце бьется, грудь высоко дышала – ничего не надо в такой миг; так сидел бы и смотрел всю жизнь”.

В “Фаталисте” конкретный ночной пейзаж в раздумьях героя о соотнесенности звезд и человеческих судеб будто переходит во “всемирный”. Возникает своеобразное пейзажно-философское лирическое отступление, которое объясняет философское содержание образа Печорина и повести “Фаталист” как эпилога романа.

Пейзажи “Героя нашего времени” во многом близки описаниям природы в лирике Лермонтова. Любимый лермонтовский пейзаж – горы и тучи (“Демон”, “Мцыри”, “Бескид”, “Тучи”). В его стихах почти постоянно присутствующее небо – недоступная сфера мечтаний и стремлений лирического героя, он одержим звездами – их влажным мерцающим блеском, их высоким недосягаемым порядком и согласием (“Небо и звезды”, “Звезда”, “Демон”). “Лермонтов внес в русский поэтический пейзаж вертикальное измерение – направленность вверх. “…” “Высота” как основной пространственный и ценностный ориентир определила и благосклонность поэта природе Кавказа. “…” Ни у кого из русских поэтов не было такого чувства отторгнутости от природы и такого желания раствориться в ней. “…” Никто лучше Лермонтова не изобразил величественную гармонию всемирной жизни, эти “хоры стройные светила”, перед которыми человек обречен быть завистливым наблюдателем”. Лермонтов первым начал использовать сравнение с миром природы относительно человека – не только очеловечивать природу, как это обычно принято в поэзии, но и “оприроднивать” человека.

Природа в таких сравнениях – что-то более самостоятельное, первичное относительно человека: “…душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно быть; она знает, что без гроз постоянная жара солнца ее высушит…” (в поэме “Демон”: “Он был похож на вечер ясный…”). Природа у Лермонтова выступает как высший идеал, к которому стремится герой, как к блаженству, в ней гармонично решаются все мучительные противоречия бытия и душа становится причастная к вечности ( “Когда волнуется пожелтевшая нива…”, “Выхожу один я на дорогу…”). Возникая в виде критерия, по которым человек определяет свою “праздность” в мироздании, “природа выступает как духовный абсолют, который заостряет и вместе с тем решает трагедию человеческого несовершенства”.