Родная природа и народная душа в поэзии Ф. И. Тютчева
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Чьи эти строки? Кто из поэтов сумел подслушать игру молодого грома в майской лазури неба? Имя этого поэта природы – Федор Иванович Тютчев.
Выдающийся русский лирик, он был во всех отношениях противоположностью своему современнику и почти ровеснику Пушкину. Если Пушкин – “солнце русской поэзии”, то Тютчев – ночной поэт. Хотя Пушкин и напечатал в своем “Современнике” в последний год жизни большую подборку
Пушкину была чужда прежде всего традиция, на которую опирался Тютчев: немецкий идеализм (к нему Пушкин остался равнодушен) и поэтическая архаика XVIII – начала XIX века, прежде всего стихи Державина. С этой традицией Пушкин вел непримиримую литературную борьбу.
С поэзией Тютчева мы знакомимся уже в
Его пейзажи в стихотворениях “Как весел грохот летних бурь”, “Что ты клонишь над водами…”, “В небе тают облака…” и другие по праву вошли в золотой фонд русской и мировой литературы.
Но поэту чуждо бездумное любование природой, он ищет в ней то, что роднит ее с человеком. Природа полна жизни: она дышит, улыбается, хмурится, иногда дремлет, грустит. У нее свой язык; ей свойственно то, что и человеческой душе, поэтому стихи Тютчева о природе – это стихи о человеке, о его настроениях, волнениях, тревогах (“В душном воздухе молчанье…”, “Поток сгустился и тускнеет”, “Еще земли печален вид…” и др.).
Главное у Тютчева даже не изображение, а осмысление природы – философская лирика. Вторая тема его творчества – жизнь человеческой души, многогранность любовного чувства. Единство его лирике придает эмоциональный тон – постоянная неясная тревога, за которой стоит смутное, но неизменное ощущение приближения всеобщего конца.
Наряду с нейтральными в эмоциональном плане пейзажными зарисовками природа у Тютчева катастрофична, и восприятие ее трагедийно. Таковы стихотворения “Бессонница”, “Видение”, “Последний катаклизм”, “Как океан объемлет шар земной”, “О чем ты воешь, ветр ночной?..”. Ночью у бодрствующего поэта открывается внутреннее пророческое зрение, и за покоем дневной природы ему видится стихия хаоса, чреватого катастрофами и катаклизмами. Он слушает всемирное молчание покинутой, осиротелой жизни (вообще, жизнь человека на земле для Тютчева есть призрак, сон) и оплакивает приближение всеобщего последнего часа: И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли.
Поэт признает, что голос хаоса, слышимый ночью, хотя и непонятен, глух для человека, но в то же время и глубоко родствен настроению его смятенной души.
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый! – заклинает поэт “ветр ночной”, но продолжает стихотворение так:
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Такая двойственность естественна: ведь в душе человека те же бури, “под ними (т. е. под человеческими чувствами) хаос шевелится”, тот же “родимый”, что и в мире окружающей среды.
Жизнь человеческой души повторяет и воспроизводит состояние природы – мысль стихотворений философского цикла: “Цицерон”, “Как над горячею золой”, “Душа моя – элизиум теней”, “Не то, что мните вы, природа…”, “Слезы людские”, “Волна и дума”, “Два голоса”. В жизни человека и общества та же стихия, ночь, закат, всем правит рок (об этом стихотворение “Цицерон” со знаменитой формулой: “Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые”). Отсюда острое ощущение конечности бытия (“Как над горячею золой”), признание безнадежности (“Два голоса”). Выразить же все это и тем более быть понятым и услышанным людьми почти невозможно.
В этом Тютчев следует распространенной романтической идее о том, что прозрения поэта принципиально непонятны толпе.
Но в то же время лирика Тютчева близка лирике Некрасова, творчеству Достоевского, подметившего “обширность поэзии Тютчева, которому доступна и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, нравственность и интересы общественной жизни”. Тютчев часто “уходил” к первоисточникам Вселенной, в этом его творчество “обширнее” творчества Некрасова. У Тютчева два начала: мир и человек, он пытался решить космические “последние” вопросы, поэтому всегда интересен. Поэт оказался современным для читателя начала XX века, как и для такового конца XIX века.
Он за каждым явлением природы ощущает загадочность.
“Тютчев не шутил с музой, – говорил Л. Толстой, – и все у него строго: и содержание, и форма. Его тревожная любовь к жизни, его собственная лирика как раз была связана с землей”. С глубоким сочувствием читаем строки:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей.
Мир тютчевской поэзии раскрывается (это еще заметил Пушкин) только в подборке стихотворений. У него даже там, где только локализованный пейзаж, мы все же оказываемся всегда как бы перед целым миром.
В лирике Тютчева герой один. Но вот что интересно: человек в ней есть, но нет героя в привычном смысле этого слова. Личность в его поэзии представляет весь род человеческий, но не род в целом, а каждого в этом роде. Отсюда и вторая особенность поэзии Тютчева – диалогичность.
В стихах постоянно идет спор.
Не то, что мните вы, природа –
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Если в 30-40-е годы XIX века проблема народа, как такового, Тютчева не занимает, то к концу 50-х годов в мировоззрении поэта намечаются радикальные изменения. Он пишет о прогнивших властных структурах империи, уподобляет судьбу России кораблю, севшему на мель. И “волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход”. (“Что-то прогнило в королевстве датском”, – писал Тютчев.) Отсюда и рождаются стихи:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.
Принцип веры был и навсегда остался живым для Тютчева:
Над этой темною толпою
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
Поэт уверен, что прибежищем Бога на земле стал страдающий народ. Но как справедливо заметил Л. Гроссман, Тютчев “религиозным путем идет к признанию демократии”.
В 50-е годы XIX века Тютчев в изображении природы сближается с Некрасовым. Изумительно тютчевское стихотворение:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
В этой реальной осени есть нечто от земли обетованной, от светлого царства. Не случайны такие эпитеты, как “хрустальный”, “лучезарный”. В то же время образ льющейся лазури – наглядная реальность хрусталя. “Лишь паутины тонкий волос” – не только подмеченная деталь, реальная примета, она служит восприятию всего огромного мира, вплоть до тонкой паутины. И эта гармоническая картина мира впервые у Тютчева связана с крестьянским полем, с серпом и бороздой:
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.
Тютчев еще не стремится проникнуть в самую народную крестьянскую жизнь, как Некрасов в “Несжатой полосе”, но это уже и не поэтическая аллегория.
Поэт навсегда остается поэтом трагических духовных исканий. Но он верит в подлинные ценности жизни:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
Для Тютчева дух идет дальше мысли, поэтому “мыслью” не понять Россию, но “дух” помогает укреплять веру в нее. Родина для поэта не абстрактная отчизна. Вот именно в этом – в ощущении тайны народной жизни, в надежде на нее – и близки Тютчев и Некрасов.
В 1915 году Мережковский написал книгу “Две тайны русской поэзии, Некрасов и Тютчев”, где утверждал этот постулат. “Две тайны русской поэзии” (Тютчев и Некрасов) сходились, но во многом снова разойдутся, но сама эта вера в Россию как Россию народную останется главной и для Некрасова, и для Тютчева навсегда.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...