Ранняя лирика Ахматовой и Цветаевой

В начале XX века в ряду блистательных имен женской поэзии появились два ярких имени — Анна Ахматова и Марина Цветаева. Будет ли преувеличением сказать, что в эту пору «серебряный век» русской поэзии обрел своих цариц, не уступавших масштабом дарования давно и признанно «коронованным» В. Брюсову и А. Блоку, С. Есенину и Б. Пастернаку? За всю многовековую историю русской литературы это, пожалуй, лишь два случая, когда женщина-поэт по силе своего дарования ни в чем не уступила поэтам мужчинам.

Не случайно обе они не жаловали слово «поэтесса».

Они не желали ни каких скидок на свою «женскую слабость», предъявляя самые высокие требования к званию Поэт. Ахматова ��ак прямо и писала:

Увы! лирический поэт

Обязан быть мужчиной…

Критики начала века постоянно отмечали эту их особенность: «Г-жа Ахматова, несомненно, лирический поэт, именно поэт, а не поэтесса. «(Б. Садовский). «Поэзия Марины Цветаевой — женская, но, в отличие от Анны Ахматовой, она не поэтесса, а поэт. «(М. Осоргин).

Что же позволило им встать в один ряд с крупнейшими лириками ХХ века: Блоком, Есениным, Маяковским, Мандельштамом, Гумилевым, Белым, Пастернаком?

В первую очередь это предельная искренность, отношение к творчеству как к «священному ремеслу», виртуозное владение словом, безукоризненное чувство родной речи. Это то, что роднит их с предшественницами в женской поэзии XIX века ( строки о «святом ремесле» мы найдем еще в поэзии Каролины Павловой).

Лирика Ахматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки») — почти исключительно лирика любви. Поэзия Анны Ахматовой сразу же заняла особое место уравновешенностью тона и четкостью мыслевыражения. Чувствовалось, что у молодого поэта свой голос, своя, присущая этому голосу, интонация.

Голос, запевший в стихах Ахматовой, выдает свою женскую душу. Здесь все женское: зоркость глаза, любовная память о милых вещах, грация — тонкая и чуть капризная. Эта грация, эта не столько манерность, сколько видимость манерности, кажется нужной, чтобы закрыть раны, потому что подлинный лирик всегда ранен, а Ахматова — подлинный лирик. Я была, как и ты, свободной, Но я слишком хотела жить.

Видишь, ветер, мой труп холодный, И некому руки сложить.

Нетрудно найти литературную генеалогию Ахматовой. Конечно, должны вспомниться имена представителей женской поэзии XIX века. По складу своего дарования, по своей способности видеть мир точно и стереоскопично Ахматова была художником верного реалистического зрения.

Воссоздавая чувство через предмет, быт, обстановку, она поступала как художник психологического реализма. Ахматовой психологически выверена каждая деталь, выразительно передана растерянность героини перед разлукой: Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой руки…

Ахматовская поэтика вобрала в себя достижения не только поэзии, но и русской классической прозы с ее психологизмом и вниманием к конкретной среде.

В то же время поэтическое искусство Ахматовой, несомненно в русле новейших художественных исканий своего века. Пунктирность поэтической речи, мерцающий глубинный подтекст, обыденность разговорных, полуобрывочных фраз при их спрятанном главном смысле, кажущаяся импровизационность — это приметы и поэзии и прозы XX века. Если использовать выражение Цветаевой, то было поистине явление Поэта в облике женщины. Но эти же слова можно отнести и к самой Марине Цветаевой.

Ее первые сборники («Вечерний альбом», «Волшебный фонарь», «Из двух книг») являлись ярким образцом камерной лирики.

Сила и ахматовских и цветаевскких стихов поражала тем больше, что их сюжеты были не только традиционны для женской лирики, но в какой-то степени даже обыденны. Но если раньше о любви рассказывал Он или от Его имени (как делала Гиппиус), то теперь голосом Ахматовой и Цветаевой, о любви — как равная из равных — рассказывает Она, женщина. В первом альбоме Цветаевой встречаются стихи в форме сонета, что предполагает высокое мастерство, умение в четырнадцати строках сказать многое.

Внимание к сонету требовало не только высокой стиховой культуры, но и емкость образа, четкость мысли. Стихи ранней Цветаевой звучали жизнеутверждающе, мажорно. Но уже в первых ее стихах была неизвестная прежде в русской поэзии жесткость, резкость, редкая даже среди поэтов — мужчин. В стихах Марины Цветаевой есть и твердость духа и сила мастера:

Я знаю, что Венера — дело рук,

Ремесленных, — и знаю ремесло.

Откроешь любую страницу, и сразу погружаешься в ее стихию — в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, острейших драматических конфликтов с окружающим поэта миром. В поэзии Цветаевой нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся в буре, в действии и поступке.

Слово Цветаевой всегда свежее, прямое, конкретное, значит только то, что значит: вещи, значения, понятия. Но у нее есть своя особенность — это слово — жест, передающее некое действие, своего рода речевой эквивалент душевного жеста. Такое слово сильно повышает накал и драматическое напряжение речи:

Нате! Рвите! Глядите!

Течет, не там же?

Заготавливайте чан! Я державную рану отдам до капли!

Зритель — бел, занавес — рдян.

И даже музыкальность, передавшаяся ей от матери сказывалась своеобразно — не в певучести и мелодичности. Наоборот ее стихи резки, порывисты, дисгармоничны. Она не столько писала стихи в обычном смысле, сколько их записывала — на слух и по слуху. Они возникали из звукового хаоса, из сумятицы чувств, похожей на шум ветра или воды.

Музыкальность Цветаевой не похожа на символическую звукопись, она дожидалась, когда поэтическое слово само появится из звуковой влаги — из моря или речевой реки. Звук, музыка были в ее сознании лоном стиха и прародителем поэтического образа.

Повинуясь музыкальной интонации Цветаева безжалостно рвет строку на отдельные слова и даже слоги, подобно музыканту, изнемогающему в море звуков. Бродский в одной из своих статей говорил даже о «фортепианном» характере цветаевских произведений. «Музыка» Цветаевой развивалась контрастно.

И что тому — костер остылый,

Кому разлука — ремесло!

Одной волною накатило,

Другой волною унесло.


Ранняя лирика Ахматовой и Цветаевой