Раннее творчество А. П. Чехова

Тогда человек станет лучше,
когда вы покажете ему,
каков он есть…
А. Чехов
Свой творческий путь Чехов начинал с веселой и язвительной насмешки, с юморесок, в которых очень скоро обнаружился сильнейший сатирический заряд.
…На вокзале встретились два приятеля – толстый и тонкий. Они взволнованно вспоминают дни детства, гимназию, рассказывают друг другу, кто как живет. А живут они по-разному.

Тонкий дослужился до коллежского асессора – чин небольшой, жалованье плохое, но, говорит он, “пробавляемся кое-как”. А

толстый? Небось уже статский советник? “Нет, милый мой, поднимай выше, – сказал толстый. – Я уже до тайного дослужился.

Две звезды имею”.
И сразу перечеркнута умилительная картина встречи двух приятелей, друзей детства. Не два человека перед нами – толстый и тонкий, а два чина – большой и маленький, тайный советник и коллежский асессор. Один стоит на верхней ступени служебной лестницы, другой – где-то там внизу.
Причем толстый и не требует от тонкого никакого почитания, подобострастия. Он даже морщится от его угодливых слов. Но так глубоко въелась в душу тонкого как будто врожденная привычка

гнуть спину пе ред вышестоящим, что он рассыпается в льстивых комплиментах перед своим былым соучеником: “Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с!

Хи-хи-с”.
Интересно, что в ранней редакции рассказа толстый вел себя грубо и величественно, надувался “как индейский петух”. Позднее Чехов переделал рассказ: толстый не важничает, не делает тонкому выговора. Он вообще как будто не любитель чинопочитания, не дает к нему внешне никакого повода.

С тем большей выразительностью прорывается страшная сила подхалимства – она владеет тонким даже тогда, когда это вроде бы и не требуется обстоятельствами.
Во многих рассказах молодого Чехова – таких, как “Смерть чиновника”, “Хамелеон”, “Маска”, “Вверх по лестнице”, “Винт”,- неизменно “чин” оказывается важнее “человека”. С веселой иронией и в то же время с грустной усмешкой рисует молодой Чехов “тонких”, сгибающихся в три погибели перед “толстыми”, судорожно пытающихся вскарабкаться вверх по холодным ступеням громадной бюрократической лестницы.
Пожалуй, самый сильный рассказ молодого Чехова – “Унтер Пришибеев”. Его герой – лицо не официальное, кляузник и притеснитель не по должности, а по привычке, так сказать, по любви. Он кричит на людей, расталкивает народ, составляет списки мужиков, которые песни поют, кляузничает, доносит, “пришибает” – и все это он делает не по службе. Он действует “сверхштатно”.

Недаром первоначально рассказ назывался “Сверхштатный блюститель”. Так велика сила всеобщей пришибеевщины, так глубоко вошла в натуру этого сморщенного унтера с колючим лицом и хриплым, придушенным голосом привычка кричать на людей простого звания, что поистине он предстает порождением целого пришибеев-ского уклада, строя жизни.
Враг чинопочитания, молодой Чехов зло высмеивал “меркантильный дух” собственников и обывателей, показывал грязную, прозаическую изнанку их возвышенных речей, “романтических” чувств.
…Молодой человек провожает любимую девушку. Прощаясь, оба плачут. Они расстаются на неделю, а страдают так, будто не увидятся целую вечность.

Он просит ее передать приятелю 25 рублей. И в последний момент, когда поезд должен тронуться, он врывается в вагон.
“- Варя! – сказал он, задыхаясь. – Голубчик… Расписочку дай! Скорей! Расписочку, милая!

И как это я забыл?” (“Жених”).
Поезд отходит, молодой человек ругает себя за оплошность, за мальчишество. А потом вздыхает: “К станции, должно быть, подъезжает теперь. Голубушка!” И это заключительное ласковое слово “Голубушка!” – последний штрих, дорисовывающий портрет “жениха”.

Перед нами не какой-нибудь сухарь, скупец, нет, это самый обыкновенный человек, он влюблен в свою прелестную белокурую Варю. И она отвечает ему взаимностью. Но любовь – любовью, а расписочка – расписочкой.
Первоначальное название рассказа “Жених” – “В наш практический век, когда и т. д.”. Насмешливый заголовок этот можно было бы отнести ко многим рассказам, сценкам, анекдотам молодого Чехова, где претенциозно-приподнятая, аффектированная любовь персонажей неожиданно оборачивается сугубо прозаической стороной. Сначала писатель создает иллюзию чего-то красивого, поэтического, почти неземного.

С тем большей силой и сатирическим эффектом показывает он в неожиданной развязке действительное лицо жизни – нечистое и грубое.
В этом своеобразие пути Чехова-прозаика: он начинал не с поэзии, но с пародии на лжепоэзию, не с романтики, но с развенчания натужной, смехотворной лжеромантики. Среди его персонажей, “толстых” и “тонких”, “хамелеонов”, “господ обывателей”, “унтеров пришибеевых”, никто не вызывает сочувствия, все выступают объектами веселой и беспощадной насмешки.
Однако в пестрой и крикливой толпе самодовольных, невежественных и лицемерных людишек, персонажей молодого сатирика, начинают мелькать иные лица – молчаливых, бедно одетых, нечиновных, страдающих людей. Появляется повесть “Степь”, где читателю открылся новый Чехов, тонкий, сдержанный лирик, несравненный знаток природы. За “Степью” следуют “Именины” , “Припадок” , “Скучная история” – повести и рассказы иной тональности.
Работая над рассказом “Припадок”, посвященным памяти Гаршина, трагически погибшего, Чехов говорил: “Быть может, мне удастся написать его так, что он произведет, как бы я хотел, гнетущее впечатление”.
Этот ряд произведений завершается повестью “Палата N° 6” , которая вся, от первой до последней строки, проникнута духом протеста против мрачной, “тюремной” действительности.
Такова главная установка Чехова второй половины 80-х – начала 90-х годов XIX века: создание “гнетущего впечатления”. Главная, но не единственная. В те же годы Чехов создает повести и рассказы (“Святою ночью”, “Счастье”, “Красавицы”), исполненные светлой, сдержанно-лирической тональности.

Со скрытой настойчивостью, с невысказанной грустью звучит здесь тема красоты родной земли, мечта о счастье человека.