Пушкин? Пушкин. Пушкин!
Во время новогодних праздников, числа третьего-четвертого января, мне случилось наблюдать забавную картину: три сильно нетрезвых человека дурачились, изображая какие-то природные катаклизмы, и вдруг один из них плохо поворачивающимся языком, но вполне разборчиво и громко произнес: “Ветер, ветер! ты могуч, ты гоняешь стаи туч…” Не думаю, что в тот момент он помнил, кто сочинил когда-то эти слова. Фраза материализовалась из подсознания. Однако более наглядное доказательство того, что их автор и в наше время остается подлинно народным
Слова о том, что все мы живем “на фоне Пушкина”, от многократного повторения не становятся менее правдивыми. Особенно, быть может, для москвичей: Пушкин – это площадь, кинотеатр, три музея, шоколад, покосившиеся пластиковые подобия свитков со стихами на арбатских фонарях, наконец, строки школьной программы. Как справедливо заметил когда-то Абрам Терц, образ его двоится в массовом сознании: с одной стороны – классик и памятник, с другой – персонаж едва ли не анекдотов. “Работать за тебя Пушкин будет?..” (невольно приходит на память булгаковский Никанор Иванович
Но грустно то, что для нынешних школьников на первый план выходит как раз не буффонная маска, а угрожающе бронзовый “памятник себе”. Сколько раз за время работы в качестве экскурсовода в московском музее поэта на Пречистенке и в доме на Арбате, где прошли едва ли не лучшие месяцы его “женатой” жизни, мне приходилось слышать или читать в глазах утверждение: “Пушкин – это скучно” – и по мере сил бороться с этой установкой. Способы борьбы?
Возможно, единственный, во всяком случае, как показывает опыт, наиболее действенный – максимальное приближение зрителей/слушателей к бытовым и психологическим реалиям века и конкретной личности. Большое, конечно, видится на расстоянии, но в случае с Пушкиным то ли расстояние уже слишком велико, то ли “объект” так огромен, что невольно хочется подойти поближе, заглянуть в Живые глаза, услышать Человеческий Голос. Поэтому строчки, прочитанные, желательно – вслух ( “наш” Пушкин!), на берегу Сороти у подножия Савкиной горки или в Гурзуфе в перерыве между купаниями “у самого синего моря”, воздействуют сильнее и остаются в памяти надолго, порой на целую жизнь.
Не так давно в руки мне попала небольшая книжка из серии “В помощь школе”: “Борис Годунов” и “Маленькие трагедии”, а в качестве приложения – список тем для будущих сочинений, поражающий воображение человека с кандидатской степенью по филологии: “Символика сновидения в произведениях Пушкина (“Борис Годунов”, “Повести Белкина”, “Евгений Онегин”)” или: “Народ и власть в трагедии “Борис Годунов””. Нет, я не против того, чтобы программа принуждала старшеклассников задумываться на подобные околофилософские темы, но почему-то вспомнился пересказ сюжета “Онегина” в исполнении молодого человека из тех, кому, по идее, предназначались и виденная мною книга, и перечень тем. Цитата (лексика сохранена): “Мужик колбасился в деревне. И была там девица, которая вешалась ему на шею.
А еще был у мужика друг, с которым они сходились как вода и камень”. Самое смешное, что при всей шокирующей сленговой грубости процитированного “текста” он ближе к Пушкину Живому, чем иные высокопарные о нем рассуждения. Разумеется, это крайний, экстремальный случай, продолжением которого может стать только появление отечественного подобия черепашек-ниндзя с именами: Пушкин, Лермонтов, Гоголь и Достоевский.
В деле сохранения “золотой середины”, приближения ребенка к Пушкину не в ущерб реноме поэта и уровню получаемых школьником знаний неоценимую помощь, безусловно, может оказать посещение музея – не только одной из экспозиций, посвященных собственно жизни и творчеству, но и, коли такой возможности почему-либо не представилось, в качестве варианта – экспозиции краеведческой с разделом “XIX век”. Потому что крайне полезным бывает не только рассуждение о природе сентиментализма-романтизма-реализма в пушкинском наследии, но и элементарное разглядывание простейших предметов быта. Экскурсионная практика показывает, что даже сам процесс написания слов на бумаге – как это делалось два века назад – зачастую плохо представим современными школьниками, и наличие, к примеру, среди письменных принадлежностей песочницы вызывает массу недоумений. То же – с бальными книжками милых дам, альбомами (существующими, между прочим, по сию пору, но трансформировавшимися в девчачьи “анкеты”) и многим множеством подобных мелочей, из которых, в сущности, и складывалась повседневная человеческая жизнь, претворенная силой пушкинского таланта в ткань художественного творчества.
Рассматривание ныне музейных, а прежде – самых обыкновенных вещей самопроизвольно приводит к разговору о нравах, приличиях, жизненных представлениях. И если после такого разговора, а лучше – серии диалогов (именно диалогов: дети-экскурсовод-учитель), развивающихся по мере взросления и перехода из класса в класс, у его юных участников останется сколько-нибудь яркая картинка, зрительный образ эпохи, а у взрослых – надежда, что, вернувшись домой, маленький или старший школьник с интересом откроет книгу с фамилией “Пушкин” на обложке и с удовольствием будет обращаться к ней впредь, даже когда у него уже не будет необходимости готовиться к контрольным, сочинениям, выпускным и вступительным экзаменам.