Пушкин: последнее поприще

165 лет назад в Санкт-Петербурге вышел первый номер литературного журнала “Современник”, издаваемого Александром Пушкиным.

Как ни мало обращали тогда внимания на оригинальную русскую прозу и поэзию, появление нового издания было замечено в обеих столицах. Петербург и Москва откликнулись на него печатными отзывами. Отзывы были кисло-сладкие, а порой и желчно-едкие. Конкуренты Пушкина поторопились объявить, что затея поэта не удалась.

Особенно настаивали на этом Булгарин и Сенковский, сами издатели – один “Северной пчелы”

и “Сына отечества”, другой – “Библиотеки для чтения”.

Чтобы понять, что означало появление журнала Пушкина, надо хотя бы в общих чертах представить, чем удовлетворялся литературный рынок. По преимуществу это был товар если и не лежалый, то, по крайней мере, напоминающий то, что сейчас называют “second hand” – ношеный, с чужого плеча. Русские авторы неистово подражали “неистовой” французской словесности.

Их заказчиком и потребителем был так называемый средний, или, как теперь говорят, массовый читатель – абсолютная копия нынешнего подписчика тонких и толстых журналов.

Он

так же любил приключения, скандалы, описания убийств и зверств, “клубничку” и, конечно, романы, где герои, родившиеся в безвестности, достигают материальных высот. Все это недурно оплачивалось и легко читалось, а главное, не требовало траты ума и напряжения чувств. Издания, обслуживавшие такого читателя, имели большой тираж. “Северная пчела” и “Библиотека для чтения” выходили тиражом в пять тысяч экземпляров. Их выписывали в столицах, ими зачитывались в провинции.

Среди их клиентуры большую часть составляли обедневшие помещики, мелкое чиновничество и третье сословие.

Проза, поэзия, библиография, “новости” подчинялись запросам публики, всегда находившей в этих изданиях то, что ей хотелось найти: забавную беллетристику (в “Библиотеке” даже с оттенком порно), криминал, щекочущую воображение “Смесь” (с сообщениями о фантастических аномалиях в природе), а также картинки мод, статистику, цены на балыки, икру, заморские вина, “наблюдения погоды”.

Нельзя сказать, что в той же “Библиотеке” (где печатался, кстати, и Пушкин) не появлялось серьезных статей, скажем, по агрономии или германской философии, но над всем неизменно парило легкомыслие, освобождавшее издателя от каких-либо обязательств перед читателем, исключая обязательства помочь убить время.

Если Булгарин и Сенковский давали ему суррогат литературы, то Пушкин делал ставку на образцы, на совершенство отделки и высокую мысль. Эта цель определяла и выбор авторов. Все лучшее в русской литературе было призвано им в свои ряды.

Что же касается “направления”, то им был сам Пушкин. Князь В. Одоевский, тоже вошедший в круг “Современника”, на вопрос о программе журнала ответил: “Имя Пушкина так известно у нас, что в самом имени его заключается программа”. Какая прекрасная памятка для редакторов нынешних “толстяков”, плывущих без руля и ветрил в неизвестность!

На их мостике нет капитанов, а одни вчерашние матросы.

“Современник” Пушкина – это Пушкин последних лет его жизни, Пушкин, пересмотревший взгляды своей молодости и вплотную подошедший ко времени итогов, к часу “икс”, когда прошедшее и настоящее соединяются в одно целое и душа свободна в полете над этим целым.

Он пришел к идее издания журнала не сразу, и она оформилась в его сознании как последняя попытка выйти на гражданское поприще. И хотя Пушкин еще недавно заявил, что не желает иметь ни с властью, ни с народом ничего общего, то есть не служить им, не давать им отчета, он решил попробовать повлиять как на народ, так и на власть.

Ему претило засилье сервильной беллетристики, ему претил сам дух “нравственно-сатирических” романов, которые пек в своей пекарне разворотливый Булгарин. Его эстетическое чувство было задето тем, что их читают не только в России, но и издают за границей, составляя по ним мнение о русской литературе. Но имелась и еще одна, личная, причина, заставившая его пуститься в бурное море журналистики.

В печати открыто писали о конце Пушкина. В 1836 году молодой критик Белинский объявил в “Телескопе”, что автор “Онегина” оставил свое место (передав его Гоголю), а через год в “Молве” произнес роковое слово – закат.

Речь шла о “закате таланта”.

Мог ли Пушкин не ответить на этот вызов времени? Он ответил на него изданием “Современника”. Из трехсот страниц, составлявших его первую книжку, двести девятнадцать принадлежали перу Пушкина, а восемьдесят две – перу Гоголя.

История литературы не знает столь тесного соседства двух гениев под одной обложкой.

Пушкин печатал здесь “Пир Петра”, “Из А. Шенье”, “Скупого рыцаря”, “Путешествие в Арзрум”, статьи и рецензии. Гоголь – “Коляску”, ” Утро делового человека”, десятка полтора рецензий и основополагающую статью “О движении журнальной литературы в 1834-1835 гг.”.

Последняя чуть не поссорила Пушкина со всей остальной периодикой. Гоголь отнесся к делу обозрения журналов как шинкователь к рубке капусты. Он посек их в мелкую стружку, а про некоторые изволил заметить, что их место в мусорной корзине.

Пушкин вынужден был оправдываться за эту дерзость и разъяснять в следующем номере, что точка зрения автора (статья не была подписана именем Гоголя) не совпадает с точкой зрения издателя. Пушкин, как издатель, не мог начинать журнальную жизнь с конфронтации со всеми.

Но это не означало, что он отказывается от поднятой им высоко планки вкуса. Кроме себя и Гоголя, он печатал в первом номере П. А. Вяземского, В. А. Жуковского, А. И. Тургенева. В его издательском портфеле лежали стихи Ф. Тютчева, А. Кольцова, Е. Боратынского, Н. Языкова, проза Н. М. Карамзина, В. Одоевского, Н. Дуровой, Д. Давыдова.

Но не только с помощью авторитетов собирался он изгонять торговцев из храма.

Его программа, свободная от верноподданности, ставила “Современник” на особое место в журнальной литературе. Это был не просто либеральный журнал: пошлость литературная и пошлость политическая равно были чужды Пушкину.

1836 год стал годом десятилетия со дня коронации императора Николая и казни пятерых декабристов. Дата эта взывала к рассмотрению мотивов восстания 14 декабря, а также его последствий для власти и для общества.

А так как в России любой вопрос, чего бы он ни касался – литературы, философии или практической жизни, – есть вопрос о власти (все, исключительно все зависит от нее), то Пушкин не мог обойти его.

Номер открывался стихотворением “Пир Петра”. По какому случаю пирует Петр? Он “с подданным мирится”, “виноватому вину отпуская, веселится”. Николай в ознаменование “юбилея” со дня расправы с мятежниками уменьшил кое-кому из них сроки пребывания на каторге.

Но это были ничтожные послабления. Пушкин ждал от царя большей милости и большего благородства. Он намекал на то же и в помещенном вслед за “Пиром Петра” очерке об императрице Марии (матери Николая), являющей пример христианского великодушия.

Политическая программа Пушкина была ясна: мир в обществе и ни в коем случае никакого форсирования истории. Как писал он еще в 1826 году в записке “О народном воспитании”, не “тайные общества”, не “заговоры”, не “замыслы более или менее кровавые и дерзкие” нужны России, а “долговременное приготовление”, то есть путь просвещения.

По-человечески сочувствовавший декабристам, почитавший их мужество, Пушкин не соглашался с ними в главном: в определении метода обновления общества. “Не одно влияние чужеземного идеологизма, – писал он, – пагубно для нашего отечества, воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла”. Задолго до “западников” и “славянофилов” он ставил вопрос о том, каким путем должна пойти Россия, и отвечал на него ссылкой на записку Карамзина “О древней и новой России”, которую намеревался напечатать в своем журнале.

В ней историк предупреждал Александра I об опасности повторения ошибки Петра – переиначивания обычаев и государственных установлений России по западному образцу.

О том же говорили и публицистика Вяземского в “Современнике”, статьи князя Козловского и “Хроника русского”, присланная А. И. Тургеневым из Парижа.

Задолго до Герцена, до его “Писем с того берега”, Пушкин подверг критике идеологию радикализма. Он отверг путь переворотов и восстаний, противопоставив им трудную работу просвещения. Не безумная мечтательность (основа всякого революционаризма), не “упорство в тайном недоброжелательстве”, а “соединение с правительством” в труде просвещения и воспитания – вот открытая дорога для каждого русского.

“Недостаток просвещенности и нравственности”, “пагубная роскошь полупознаний” толкают молодые умы (а их-то и хотел защитить от крайностей Пушкин) на искание эффектных и быстрых решений. Но гораздо выше многолетний “подвиг улучшения”.

За всем этим стоял Пушкин – автор “Странника”, “Отцов пустынников…”, “Полководца”, “Мирской власти”, стихотворений “Из Пиндемонти” и “Напрасно я бегу к сионским высотам…”. Свой подвиг улучшения он совершал, издавая “Современник”. Издание его было подчинено одной задаче – только “просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия”.

За первым номером вышли второй и третий, готовился и четвертый (причем со стихами Пушкина, Тютчева, “Капитанской дочкой”, пушкинской публицистикой и блестящими статьями Вяземского), но тираж журнала падал и, начав с двух тысяч четырехсот экземпляров, дошел до шестисот. Пушкин нервничал, не мог понять охлаждения публики, а оно объяснялось просто, и его объяснил тот же Вяземский в статье о Наполеоне (№ 2): “Нет великого человека в глазах камердинера, нет эпических событий и лиц для журналистов, биографов, лазутчиков в стане живых и мертвых”.

Далее Вяземский писал: “Великие люди допотопные не знали ни камердинеров, ни журналистов. Их мы видим через увеличительное стекло преданий. Нынешние действующие лица рассматриваются в микроскоп”.

Очевидно, Пушкин принадлежал к тем великим людям, которых надо рассматривать в увеличительное стекло. Только на крупном плане видны подробности. А из них и ткется великое – художественная красота или масштаб мысли. Очевидно, и журнал Пушкина следовало рассматривать так же.

Нужна была культура чтения, к сожалению, тогда в России являвшаяся достоянием единиц. Но верх взяло тяготение массы. Там, где распоряжаются выгода и славно убитое время, высокое ценится не очень высоко. Там торговец побеждает поэта, а ремесленник торжествует над мастером.

Публика хотела не Пушкина, а игривые повести Брамбеуса.

И она их получила. Как получает и сейчас. Несмотря на то что уровень образованности в XXI веке возрос, читатель в массе остается тем же.

Правда, ни один из современных журналов не предлагает ему ни “Коляски”, ни “Носа”, ни стихов Тютчева, ни “Капитанской дочки”. Да и случись вдруг, что они опубликуют что-то подобное, толпа этого не заметит. Она предпочтет им “печной горшок”.

Накануне дуэли с Дантесом Пушкин проиграл дуэль с читателем. Он проиграл состязание с массовым вкусом и диктатом денег. Желая поправить свое финансовое положение распродажей журнала, он и его не поправил.

Истинный читатель так же одинок, как и пишущий для него поэт. Их диалог происходит в тишине и является делом их двоих. И результата этого собеседования tete-a-tete предстоит ждать долго.