Публицистическое исследование романа “Архипелаг ГУЛАГ”
Чтобы спокойно и объективно оценить “Архипелаг ГУЛАГ”, надо выйти из того шокового состояния, в которое погружает нас книга. Мы – каждый – испытываем потрясение от материала, который разворачивает писатель, от его оценок, расходящихся с теми, что были общеприняты. Но шок испытываем и от необходимости сделать самому себе честное признание: так что же, это было?
Для каждого из нас это сложный психологический барьер. Почему-то не очень верится тому, кто легко взял этот барьер, и у него нет вопросов, все ему понятно и все ответы он нашел.
Но можно ли уйти от прошлого? Тем более, что оно не только твое, а и твоего народа, твоей страны, прошлое, ставшее историей. Что было – то было.
Знание того, что было, не может быть безнравственным. Народ, забывающий прошлое, не имеет будущего. Но с чувством стыда в будущее не вступают. Легче поверить, что описанное Солженицыным, – правда.
И мы сегодня выговариваемся
Ее принесли с собой те, кто только что вернулись из тюрем, лагерей и ссылок.
Говорили о ней и на официальном уровне, в памятном докладе Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС. Тогда же, в 1958 году, Александр Солженицын, хлебнувший этой беды, и задумал свой “Архипелаг ГУЛАГ”. Публикация в 1962 году “Одного дня Ивана Денисовича” укрепила уверенность писателя в своих силах. К нему пошли письма, в которых люди рассказывали свои судьбы, приводили факты и детали, побуждали его к работе.
По мере того как открывалась, а точнее – пока лишь приоткрывалась эта правда, острее вставал вопрос об истоках, причинах, вдохновителях и исполнителях. Было очевидно, что все репрессии были частью системы, а всякая система имеет некое организующее начало, стержень, который ее держит даже тогда, когда составляющие меняются. Репрессии не могли возникнуть сразу, только в связи с выдвижением на первые роли И. В. Сталина и приближенных к нему.
Официально репрессии и сегодня ассоциируются с культом личности Сталина, официально и сегодня признаются порождением сталинизма, говорится о жертвах сталинских репрессий. Это продолжает оставаться предметом довольно острого спора, формула о сталинских репрессиях 30-х – начала 50-х годов является неполной.
Она не включает в себя миллионы крестьян, репрессированных с начала коллективизации. Она не включает в себя Соловки 20-х годов. Она не включает в себя высылку за границу сотен деятелей русской культуры. Солженицын цитирует маршала Тухачевского о тактике подавления крестьянского восстания в Тамбовской губернии в 1921 году: “Было решено организовать широкую высылку бандитских семей.
Были организованы обширные концлагеря, куда предварительно эти семьи заключались”. Это в 1926 году уже воспринималось спокойно как нечто нормальное в практике молодого советского государства. А “расказачивание”?
В самом начале первого тома “Архипелага” Солженицын называет 227 своих соавторов (без имен, конечно): “Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым”. “ПОСВЯЩАЮ всем, кому не хватило жизни об этом рассказать. И простят они мне, что я не все увидел, не все вспомнил, не обо всем догадался”. Это слово скорби всем тем, кого поглотила “адова пасть” ГУЛАГа, чьи имена стерлись из памяти, исчезли из документов, большею частью уничтоженных. В лаконичной преамбуле своего грандиозного повествования Солженицын замечает: “В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий.
Люди и места названы их собственными именами. Если названы инициалами, то по соображениям личным. Если не названы вовсе, то лишь по тому, что память людская не сохранила имен, – а все было именно так”.
Автор называет свой труд “опытом художественного исследования”.
Удивительный жанр! При строгой документальности это вполне художественное произведение, в котором, наряду с известными и безвестными, но одинаково реальными узниками режима, действует еще одно фантасмагорическое действующее лицо – сам Архипелаг. Все эти “острова”, соединенные между собой “трубами канализации”, по которым “протекают” люди, переваренные чудовищной машиной тоталитаризма в жидкость – кровь, пот, мочу; архипелаг, живущий собственной жизнью, испытывающий то голод, то злобную радость и веселье, то любовь, то ненависть; архипелаг, расползающийся, как раковая опухоль страны, метастазами во все стороны; окаменевающий, превращающийся в континент в континенте. “Десятый круг” Дантова ада, воссозданный Солженицыным, – фантасмагория самой жизни.
Но в отличие от автора романа “Мастер и Маргарита”, Солженицыну, реалисту из реалистов, нет никакой нужды прибегать к какой-либо художественной “мистике”- воссоздавать средствами фантастики и гротеска “черную магию”, вертящую людьми помимо их воли то так, то эдак, изображать Воланда со свитой, прослеживать вместе с читателями все “королевские штуки”, излагать романную версию “Евангелия от Пилата”.
Сама жизнь ГУЛАГа, во всей реалистической наготе, в мельчайших натуралистических подробностях, гораздо фантастичнее и страшнее любой книжной “дьяволиады”, любой, самой изощренной декадентской фантазии. Солженицын как будто подтрунивает над традиционными мечтами интеллигентов, их бело-розовым либерализмом, не способных представить себе, до какой степени можно растоптать человеческое достоинство, уничтожить личность, низведя ее до толпы “зэков”, сломать волю, растворить мысли и чувства в элементарных физиологических потребностях организма, находящегося на грани земного существования.
И, обращаясь прямо к тем, кто делал вид, что ничего не происходит, а если и происходит, то где-то стороной, вдалеке, а если и рядом, то по принципу “авось меня обойдет”, автор “Архипелага” бросает от имени миллионов Гулаговского населения: “Пока вы в свое удовольствие занимались безопасными тайнами атомного ядра, изучали влияние Хайдеггера на Сартра и коллекционировали репродукции Пикассо, ехали купейными вагонами на курорт или достраивали подмосковные дачи, – а воронки непрерывно шныряли по улицам и гебисты стучали и звонили в двери…” “Органы никогда не ели хлеба зря”; “пустых тюрем у нас не бывало никогда, а либо полные, либо чрезмерно переполненные”; “в выбивании миллионов и в заселении ГУЛАГа была хладнокровно задуманная последовательность и неослабевающее упорство”.
Обобщая в своем исследовании тысячи реальных судеб, сотни личных свидетельств и воспоминаний, неисчислимое множество фактов, Солженицын приходит к мощным обобщениям – и социального, и психологического, и нравственно-философского плана. Вот, например, автор “Архипелага” воссоздает психологию среднеарифметического жителя тоталитарного государства, вступившего – не по своей воле – в зону смертельного риска. За порогом – Большой террор, и уже понеслись неудержимые потоки в ГУЛАГ: начались “арестные эпидемии”.