Проза рассказы Бунина 1900-1914 годов. Часть 1 (Бунин И. А.)

Настоящее трехтомное издание Сочинений Бунина составлено на основе последнего Собрания сочинений, тома I – XI, изд. “Петрополис”. Берлин, 1934-1936, подготовленного самим автором. Оно начинается с наиболее значительных произведений, написанных после ранней его прозы – с цикла рассказов “Тень Птицы” и повести “Деревня”.

В ранний период творчества Буниным было создано немало прекрасных рассказов, таких, как “Антоновские яблоки”, “Святые горы”, “Сны”, “Золотое дно” и др.

Однако, как позднее признавал

он сам, его литературная деятельность обнаружилась более ярко и разнообразно лишь в 1908 – 1909 годы.

Повесть “Деревня”, опубликованная в 1910 году, вызвала большие споры и была началом огромной популярности Бунина. За этой первой крупной вещью последовали другие повести и рассказы, как писал Бунин, “резко рисовавшие русскую душу, ее светлые и темные, часто трагические основы. В русской критике и среди русской интеллигенции, где, по причине незнания народа или политических соображений, народ почти всегда идеализировался, эти “беспощадные” произведения мои вызвали страстные враждебные отклики.

В

эти годы я чувствовал, как с каждым днем все более крепнут мои литературные силы” (И. А. Бунин. Собр. соч. М., 1956, т. 2, с. 403).

В “Деревне” Бунина, как в “Мужиках” Чехова, ничего не было от привычных народнических прикрас русской деревни. И это дало повод критикам упрекать писателя в пессимизме, в незнании народа и проч. И в то же время другие критики отмечали богатство наблюдений Бунина в его “Деревне”; в повести, по их словам, “дух земли, крепкий, настоящий” (“И.

А. Бунин”, с. 151).

Впоследствии, когда споры утихли, он записал в дневнике: “Думал о своей “Деревне”. Как верно там все! Надо написать предисловие: будущему историку – верь мне, я взял типическое.

Да вообще пора свою жизнь написать…” (“Подъем”. Воронеж, 1979, № 1, с. 113).

Горький проницательно понял значение повести. Он писал Бунину в декабре 1910 года: “…Так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Я не вижу, с чем можно сравнить вашу вещь, тронут ею – очень сильно. Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за нее – и все это – ново.

Так еще не писали… Вы, может быть, и сами не знаете, как это глубоко и верно сказано… Я почти уверен, что московские и петербургские всех партий и окрасок Иваны Непомнящие и Незнающие, кои делают критические статьи для журналов, – не оценят “Деревню”, не поймут ни существа, ни формы ее…

Но я знаю, что когда пройдет ошеломленность и растерянность, когда мы излечимся от хамской распущенности – это должно быть или – мы пропали! – тогда серьезные люди скажут: “Помимо первостепенной художественной ценности своей, “Деревня” Бунина была толчком, который заставил разбитое и расшатанное русское общество серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом – быть или не быть России? Мы еще не думали – о России, как о целом – это произведение указало нам необходимость мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически” (“Горьковские чтения”. М., 1961, с. 52-53).

Горький также говорил о “большом знании быта” Буниным в “Деревне” и в то же время находил, что слишком “густо” написано – “каждая страница – музей! Перегружено знанием быта, порою – этнографично, местно” (там же, с. 50).

Бунин признавал справедливость оценки повести как слишком “густо” написанной, сам повторял это определение много позднее в своих беседах с друзьями. Он, по его выражению, “полжизни прожил в деревне”, подлинное знание этой жизни, людей, поразительная наблюдательность питали его художественное мышление. Так, бунт крестьян, описанный в “Деревне”, он мог наблюдать в Огневке, в имении брата Евгения Алексеевича и в других деревнях Орловской и Тульской губерний. Он писал 7 июня 1906 года М. П. Чеховой, что крестьяне сожгли в Огневке скотный двор, погорели лошади, свиньи, птица, и, “вероятно, запалят еще разок, ибо волнуются у нас мужики и серьезно, в один голос говорят, что ни единому человеку из помещиков не дадут убрать ни клока хлеба” (сб. “Время”.

Смоленск, 1962, с. 102).

В деревне Глотово, где обычно Бунин проводил лето у двоюродной сестры С. Н. Пушешниковой, и в окрестных деревнях он знал крестьян, которые стали персонажами его повестей и рассказов. 26 мая 1909 года он записал в дневнике: Евгений Алексеевич “чудесно рассказывал о Доньке Симановой и о ее муже. Худой, сильный, как обезьяна, жестокий, спокойный. “Вы что говорите?” И кнутом так перевьет, что она вся винтом изовьется. Спит на спине.

Лицо важное и мрачное”.

В этих лицах нетрудно узнать персонажей повести “Деревня” – Молодую и ее мужа Родьку.

“Много было разговоров у Яна (И. А. Бунина. – А. Б.) с родными, – пишет Вера Николаевна Бунина, – что ему хочется написать длинную вещь, все этому очень сочувствовали, и они с Евгением и братьями Пушешниковыми вспоминали мужиков, разные случаи из деревенской жизни. Особенно хорошо знал жизнь деревни Евгений Алексеевич, много рассказывал жутких историй. Он делился с Яном своими впечатлениями о жизни в Огневке, вспоминал мужиков, их жестокое обращение с женщинами.

У Евгения Алексеевича был огромный запас всяких наблюдений. Рассказывал он образно, порой с юмором”.

Н. А. Пушешников отметил в дневнике имена крестьян, которых Бунин, по его выражению, “изучал”: “Яков Никитич предмет изучения. В “Деревне”. Лысый, необычайно жадный, кривоносый богатый мужик. Никогда не отвечал на вопросы прямо, все шутил.

Любимая его фраза: “Как сказать?” Он не мог ни о чем говорить и ни о чем не думал, кроме хозяйственных расчетов. Одет всегда был в армяк-поддевку и белую, длинную, из мужицкого холста рубаху. На бледном лице кривой розовый нос. Николай Мурогий.

Тоже в “Деревне”. Высокий, нескладный. Что-то забавно-детское поблескивало в лице.

Сашка Копченка. Нежный овал лица, сероглазая” (“И. А. Бунин”, с. 133).

Яков Никитич – прототип Якова Микитича, богатого и жадного мужика из Дурновки. Двое других, наряду с упомянутыми выше Донькой Симановой и ее мужем, – дали Бунину некоторые характерные черты для Родьки и Молодой.

Прототипом Кузьмы Красова послужил поэт-самоучка Е. И. Назаров. “Озерский кабатчик как-то сказал мне,- пишет Бунин в письме к С. А. Венгерову, – что в Ельце появился “автор”. И я тотчас же поехал в Елец и с восторгом познакомился в базарном трактире с этим Назаровым, самоучкой-стихотворцем из мещан (с которого списан отчасти Кузьма в моей “Деревне”)”.

В 1911 году Бунин говорил корреспонденту газеты “Московская весть”, что он не стремится “описывать деревню в ее пестрой и текущей повседневности. Меня занимает главным образом душа русского человека в глубоком смысле, изображение черт психики славянина. В моем новом произведении “Суходол” рисуется картина жизни следующего (после мужиков и мещан “Деревни”) представителя русского народа – дворянства… Нигде в иной стране жизнь дворян и мужиков так тесно, близко не связана, как у нас…

Выявить вот эти черты деревенской мужицкой жизни, как доминирующие в картине русского поместного сословия, я и ставлю своей задачей в своих произведениях. На фоне романа я стремлюсь дать художественное изображение развития дворянства в связи с мужиком и при малом различии в их психике” (Бунин, т. 9, с. 536-537).

В замыслах Бунина было также написать роман об интеллигенции “обеих столиц”, под заглавием “Зима”, но планы эти не осуществились. Он позднее говорил В. Н. Муромцевой-Буниной, что “в Москве остался неоконченный роман листов в шесть или повесть” (ЛИ, кн. 1, с. 371).

Он предполагал также написать в 1912 году драму, “где будут затронуты и город, и деревня” (там же).

“Деревня”, “Суходол”, “Зима”, драма должны были охватить все слои русского общества. В интервью, в речах, дневниках и письмах этих лет Бунин затрагивал важнейшие проблемы: о национальном русском характере, о судьбах современной литературы, о языке, о том, что именно касалось России в целом.

По мнению Горького, “Суходол” – “это одна из самых жутких русских книг” (“Горьковские чтения”, с. 92).

Семейная хроника обитателей Суходола создавалась по преданиям, сохранившимся в семье Буниных. В “суходольской летописи” нашли отражение черты отца Бунина – Алексея Николаевича и других лиц из рода Буниных. В. Н. Муромцева-Бунина писала мне 3 апреля 1958 года:

“Совершенно верно, что Суходол взят с Каменки, родового именья Буниных. От Глотова верст двенадцать, но от Озерок версты две, если я не ошибаюсь, их разделяет большая дорога, идущая в Елец… Я была в Каменке…

От имения ничего не осталось… Вы правы, что и “Суходол” и “Жизнь Арсеньева” не хроника, не автобиография и не биография, а художественные произведения, основанные на биографическом материале”. У деда А. И. Бунина, Николая Петровича, было трое детей: Николай, Алексей и Варвара. Все они были людьми незаурядными.

Некоторые черты деда Бунин придал Петру Кириллычу (“Суходол”) и помещику Хвощинскому (“Грамматика любви”). Дети Николая Петровича также являются прототипами изображенных в “Суходоле” лиц.

В. Н. Муромцева-Бунина писала: Алексей Николаевич Бунин рассказывал, что мать его (рожденная Уварова) была красавицей; “она рано умерла, и отец так тосковал, что даже тронулся, впрочем, говорят, что во время Севастопольской кампании, когда мы были на войне, он как-то лег спать после обеда под яблоней, поднялся вихрь, и крупные яблоки посыпались на его голову… После чего он и стал не вполне нормальным” (ср. гл. V “Суходола”),

Алексей Николаевич, отец поэта, был участником Крымской войны, куда отправился добровольцем вместе с братом Николаем со своим ополчением. Там встретился с Л. Н. Толстым. В “Суходоле” тоже братья “охотниками” пошли на войну.

Смерть Ивана Чубарова, брата матери Бунина, как писала В. Н. Муромцева-Бунина, перенесена в “Суходол” – смерть Петра Петровича, – “лошадь, шедшая сзади розвальней, убила его копытом”.

В “Суходоле” выявились новые черты бунинской прозы. Эти черты обозначились еще в ранее написанных (1907 – 1911) рассказах “Тень Птицы”. После “Тени Птицы”, а также опыта в жанре путешествий-дневников, опубликованных позднее под заглавием “Воды многие”, “деревенская” проза Бунина не могла оставаться прежней, произошло некоторое соединение, слияние различных стилей, которые можно условно назвать, с одной стороны, стилем, приближающимся определенными элементами к бытовой прозе (“Деревня”), и, с другой – стилем прозы лирической.

Это слияние и дало “Суходол”.

Бунин говорил в 1912 году: “Надо быть широким и смелым в творчестве”. Эта широта и смелость проявились в “Суходоле” самым поразительным образом. В повести выявились элементы стиля той прозы, в которой на переднем плане не историческая Россия с ее жизненным укладом, как в прозе начала 1910-х годов, а душевная жизнь людей.

Особенно глубоко Бунин исследует человеческую природу в прозе в 1920- 1940-х годов (“Митина любовь”, “Жизнь Арсеньева”. “Темные аллеи” и др.). Но и “Суходол” – уже пример прозы глубоко психологической, с ее захватывающими страстями и с ее тайнами. Здесь не только “жизнь семьи, рода” таинственна и страшна.

Таинственна и страшна своей непреоборимостью, непостижимостью и любовь, из-за которой трагически ломались судьбы суходольцев, от которой сходили с ума, как сошла тетя Тоня.

Что-то почти фантастическое в том, как в “Суходоле” филин ночью, томимый любовью, “ухал и плакал. Он неслышно носился вкруг риги, по саду, прилетал к избе тети Тони, легко опускался на крышу – и болезненно вскрикивал… Тетя просыпалась на лавке у печки”, шептала молитву. “…Выйдя на порог, наугад запускала вверх, в звездное небо скалку”; филин перелетал на ригу, “внезапно принимался истерически ухать, хохотать и взвизгивать; опять смолкал – и разражался стонами, всхлипываниями, рыданиями”.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Проза рассказы Бунина 1900-1914 годов. Часть 1 (Бунин И. А.)