ПРОТЕСТ ГЕРОЯ РАННЕЙ ЛИРИКИ В. В. МАЯКОВСКОГО
ПРОТЕСТ ГЕРОЯ РАННЕЙ ЛИРИКИ В. В. МАЯКОВСКОГО
Владимир Маяковский вошел в русскую литературу как разрушитель устаревших канонов искусства и жизни, как гневный ниспровергатель устоев старого быта, как бунтарь, ненавидящий все способы принуждения. Его мощный поэтический талант громко заявил о себе еще до Октября. Навстречу “настоящему” XX веку поэт вышел с удивительной искрой дерзости, юмора, иронии и одновременно – с беззащитно обнаженным сердцем. Все противоречия эпохи нашли отклик в его пламенном сердце и предельно концентрированное
Оригинальность и сила поэтического голоса Маяковского подтверждены резонансом, который получило его творчество в России и за ее пределами.
Все произведения Маяковского, даже самые ранние, носят ярко выраженный глубоко личный характер. Лирическим героем выступает сам автор. Это его мысли оголены, это его чувства и переживания выставлены напоказ.
Борис Пастернак, считавший Маяковского своим учителем, в книге “Охранная грамота” писал, что в его поэзии поражала гениальная и мучительная полнота обнажения внутреннего мира, трагическая искренность, отличавшая
Имея в виду трагедию “Владимир Маяковский”, Б. Пастернак писал: “Искусство называлось трагедией. Трагедия называлась “Владимир Маяковский”. Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но предмет лирики, от первого лица обращающийся к миру.
Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержанья”. Уже в этом первом своем крупном произведении Маяковский объясняет, как и в чем видит он свою миссию, и первое, что в ней оказывается значимым, – это жертвенность во имя будущего и служение людям, исцеление их от духовной немоты. Другая важная для всей поэзии Маяковского мысль – о связи своего поэтического творчества с современной цивилизацией и ее трагедиями – таков самый общий смысл метафорического образа города-лица, щекой которому служит шероховатая поверхность площади и на котором поэт видит себя как слезу:
С небритой щеки площадей
Стекая ненужной слезою,
Я,
Быть может, последний поэт.
“Ненужной” эта слеза названа для того, чтобы подчеркнуть безнадежное одиночество человека в городской толпе и ненужность его гуманных порывов в прагматической жизни “адища города”. Этот мотив стал одним из ведущих мотивов раннего Маяковского.
Гипертрофированное переживание одиночества и своей ненужности – еще одна отличительная черта лирического героя раннего Маяковского:
Пройду,
Любовищу мою волоча.
В какой ночи,
Бредовой,
Недужной,
Какими Голиафами я зачат –
Такой большой
И такой ненужный?
Миссию поэта Маяковский видел в исцелении поэтическим словом людей современной цивилизации, не имеющих языка для выражения боли своей души. Маяковский верил в поэзию, как в великую силу, способную преобразить окружающий мир, исправить его изъяны, и в поэта, как в чудотворца, способного своим пламенным словом преобразить жизнь. Эта вера пронизывает все творчество Владимира Маяковского, она же лежит в основе его концепции будетлянства и в основе его странной, на первый взгляд, позиции постановки своего поэтического дара “на службу” революции.
Эта вера во всесилие художника, в его способность “смазать карту будня” звучит уже в одном из первых стихотворений поэта “А вы могли бы?” (1913). Позже, после Октябрьской революции 1917 года, эта же вера заставляет лирического героя Маяковского неустанно протестовать, бунтовать, вскрывать “нарывы” на “теле социализма”, беспощадно клеймить зло, призывать к действенной борьбе с любыми его проявлениями во имя утверждения справедливости, добра и красоты. Она же становится темой и последней, незавершенной, поэмы “Во весь голос”.
Все мотивы и образы Маяковского так или иначе связаны с его будетлянством – утопическим видением идеального будущего, противопоставленного мертвенности и пошлости сегодняшнего дня.
Владимир Маяковский был провозвестником новой, народной государственности, певцом боевой, революционной дисциплины, человеком, который, воспевая железную диктатуру пролетариата, радовался успехам новой законности, воспевал мужество советских чекистов и дипломатов, восхищенно говорил о новых правилах, часто неумолимо строгих, но дающих возможность построить прекрасное будущее на принципах социалистического порядка. Он был убежден, что поэзия может быть истинно прекрасной только тогда, когда она служит революции, народу, помогает делать прекрасной саму жизнь. Он отказывался понимать, что произведение литературы или какого-либо другого искусства, направленное против дела революции, может быть хорошим с точки зрения какой-то отвлеченной красоты. Подлинную красоту он видел в борьбе за новый мир, за свободу человека.
Все же, что мешает людям освободиться от “ушедшего рабьего”, все, что замедляет шаг истории, Маяковский убежденно считал безобразным, и потому главным для него было действенное, боевое назначение поэзии. Слова из стихотворения “Домой!” (1925)
Я хочу,
Чтоб к штыку
Приравняли перо
Могут служить эпиграфом ко всему творчеству поэта.
В борьбе за “прекрасное далеко” Маяковскому помогала сатира – особый способ художественного воспроизведения действительности, основанный на критическом неприятии ее несовершенства, раскрывающий ее внутреннюю несостоятельность. Высмеивая объекты своего изображения, сатирик может пользоваться всеми видами комического. При этом задача сатирика заключается не в самом высмеивании, а в утверждении посредством этого оружия высших человеческих ценностей: добра, истины, красоты.
Утверждение это реализуется через отрицание – отрицание того, что противоречит высоким идеалам, которыми воодушевляется писатель. Идеалам Маяковского противоречили, в первую очередь, любые застойные явления, проявления пошлости, мещанства, косности, все то, что тормозит развитие общества, препятствует его продвижению вперед.
Уже в одном из первых своих стихотворений (“Нате!”, 1913) лирический герой Маяковского протестует против сонного обывательства и самих “жирных” обывателей, смотрящих “устрицей из раковин вещей”.
О потерявших человеческое обличье (“нет людей”), равнодушных ко всему, кроме плотских радостей, поэт с сарказмом говорит и в 1916 году в стихотворении “Надоело”:
Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.
Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.
Два аршина безлицого розоватого теста:
Хоть бы метка была в уголочке вышита.
В 1915 году Маяковский написал ряд гимнов, в каждом из которых лирический герой не прославляет, как предписано жанром, а обличает все тот же ненавистный “жрущий” мир, равнодушный ко всему на свете, кроме своего благополучия, мир, самим своим существованием подавляющий все неординарное, выходящее за привычные рамки. “Гимн судье” – об обывателе, наделенном властью, способном запретить все выдающееся в экзотическом Перу. Ограниченные, неразвитые судьи готовы “не пущать” все примечательное – от птички колибри и павлинов до стихов Маяковского. Косность мешает всем, пишет Маяковский, – “и птице, и танцу, и мне, и вам, и Перу”.
“Герой” сатиры “Гимн ученому” также замкнут в своеобразную “раковину” наукообразной деятельности. Он – “двуногое бессилие”, “с головой, откусанной начисто”, у которого “ни одного человеческого качества”. В сочных метафорах этого гимна – обличительный пафос:
Вгрызлись в букву едящие глаза, –
Ах, как букву жалко!
Отгородившись от жизни, ее требований и проблем, этот “ученый” становится обывателем, существом, равнодушным ко всему: времени года, любви, политике, даже будущему, к тому, “что растет человек глуп и покорен”. Наука такого “ученого” бесполезна, бессмысленна и бесперспективна, как и “труд” критика (“Гимн критику”), способного только чужое “белье ежедневно прополаскивать в газетной странице”. Используя едкие образы гимнов (“желудок в панаме” из “Гимна обеду”, люди “из мяса” из “Гимна здоровью”, “козы” – взяточники), Маяковский высмеивает все “дрянцо” окружающего мира.
Отличительной чертой Владимира Маяковского была искренняя и непоколебимая вера в поэзию как великую силу, способную преобразить окружающий мир, исправить его изъяны, вера в поэта-мессию, поэта-чудотворца, способного своим словом пересоздать жизнь, и в будетлянина – идеального человека идеального будущего. Потому герой ранней лирики Маяковского разоблачает и высвечивает пороки современности, протестует против всего, что считает мертвым, бездушным, бессмысленным и застойным. Он осуждает и высмеивает как заокеанских “буржуев”, которым к нарядному платью “еще б и голову”, так и своих, доморощенных “мертвых душ” – “приобретателей”, мещан-буржуа, ханжей, взяточников и бюрократов, подлиз и сплетников, хулиганов и пьяниц, всех тех, кто не дает обществу исцелиться от пороков, тормозящих его развитие.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...