Принцип “Мысль – образ – музыка”

Действие принципа “Мысль – образ – музыка” можно рас­смотреть на стихотворении “Я воспитан природой суровой…”. Заболоцкий пишет о своем желании проникнуть в жизнь приро­ды, слиться с ее великим движением.

Стихотворение вызывает ощущение строгости, чеканности, четкости и в то же время загадочности.

Две первые строки стихотворения, которые звучат аскетично, без аффектации. Главное в них – мысль:

Я воспитан природой суровой,

Мне довольно заметить у ног…

Антитеза, спаянная с лаконичной метафорой, в основе

кото­рой – олицетворение:

…Одуванчика шарик пуховый,

Подорожника твердый клинок.

Поэт говорит о самых простых, привычных растениях, кото­рые мы привыкли не замечать. Но в строфе чувствуется недого­воренность, недосказанность. В чем она? “…Мне довольно заме­тить…” – довольно для чего?

Поэт не договаривает, но мы понимаем: довольно прикосновения к жизни привычных расте­ний, чтобы почувствовать свое родство со всей природой.

Вторая строфа разворачивает сжатую мысль первой строфы:

Чем обычней простое растенье,

Тем живее волнует меня Первых листьев его появленье

На рассвете весеннего дня.

В этом, четверостишии мы не видим эпитетов как образных определений предмета: все определения предельно просты, обу­словлены логикой текста: “простое растенье”, “первых листьев”, “весеннего дня”. Но волшебство подлинной поэзии в том, что она способна создать яркие художественные образы из самых обыч­ных прилагательных, возвысить простоту до поэзии. Отметим также, что средства, выбранные поэтом, соответствуют мысли стихотворения: было бы странно говорить о простоте с помощью вычурных метафор и эпитетов.

Поэт строит строфу на антитезе: “Чем обычней…, \ Тем живее…”.

Третья строфа в ярких образах показывает нам природу как самостоятельную сущность, государство, независимое от челове­ка, в котором этот человек – всего лишь часть огромного целого. Опять мы чувствуем некоторую недосказанность: о чем, “зады­хаясь”, поет ручей?

В государстве ромашек, у края,

Где ручей, задыхаясь, поет,

Пролежал бы всю ночь до утра я,

Запрокинув лицо в небосвод.

Строфа звучит в целом на более высокой ноте, чем две пре­дыдущие, за счет непривычных сочетаний слов: “в государстве ромашек”, “запрокинув лицо в небосвод”.

В четвертой строфе мы вместе с автором обращаем свой взгляд к звездам, ощущаем неразрывность жизни человека, про­стого подорожника и “туманных звезд”:

Жизнь потоком светящейся пыли Все текла бы, текла сквозь листы,

И туманные звезды светили,

Заливая лучами кусты.

Обращаем внимание на повторение: “…Все текла бы, текла сквозь листы…”. Слово “листы” (не “листья”) звучит в этом тексте не случайно: возникает ассоциация с книгой мировой жизни, в которой запечатлевается бытие каждой частицы “све­тящейся пыли”. Словно исподволь звучит в строфе странное не­соответствие: “туманные звезды” способны “заливать лучами кусты”.

Мы понимаем, что дело не в видимой яркости света, а в его всепроникающей способности соединять далекое и близкое, великое и малое – огромные звезды и маленькие кусты на од­ной из планет.

В четвертой строфе – выразительные аллитерации и повтор (“…Все текла бы, текла…”, которые придают строкам музыкаль­ность.

В последней строфе перед нами человек, способный ощущать гармонию мира:

И, внимая весеннему шуму Посреди очарованных трав,

Все лежал бы и думал я думу Беспредельных полей и дубрав.