Превращения басни

Древние люди не ограничивались пояснением принятых житейских правил, рассказами о поучительных происшествиях, как это сплошь и рядом делаем мы: “Не поступай так-то и так-то, вот кое-кто так поступил, а теперь расплачивается за это”. Они шли дальше: от конкретного к общему, от действительного случая – к вымышленному образу. Так и сложилась басня – небольшой рассказ с прямо сформулированным моральным выводом.

Героями басен были чаще всего животные, например: “Однажды галка увидела, как орел унес ягненка, захотела сделать то же

самое, но запуталась в руне и была поймана пастухом. Вот так-то: не стоит соперничать с сильными мира сего”.

Не в Египте и не на Ближнем Востоке, а только у древних греков в VII-VI веках до н. э. басня выделилась в самостоятельный жанр. Именно в эту эпоху в греческих полисах велась ожесточенная борьба демоса и знати, и басня очень часто становилась аргументом в политическом споре, средством убеждения и пропаганды.

“На Востоке басня осталась средством поучения, средством поддержания традиции, их рассказывали высшие низшим, старшие младшим. В Греции басня стала орудием борьбы, средством ниспровержения традиции,

их рассказывали низшие высшим, народные ораторы – правителям; иносказательность басенной формы позволяла пользоваться ею там, где прямой социальный протест был невозможен” (М. Гаспаров).

Воплощение мудрости и остроты, свойственных жанру, греки видели в его легендарном зачинателе – Эзопе.

В “Илиаде” Гомера Терсит, “муж безобразнейший” – косоглазый, хромоногий, горбатый, осмелился возражать царям, за что был высмеян и жестоко наказан Одиссеем.

Рек – и скиптром его по хребту и плечам он ударил.
Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы…

В легендах об Эзопе, столь же уродливом (“брюхо вспученное, голова – что котел, курносый, с темной кожей, увечный, гугнивый”), – “маленький человек” берет у хозяев жизни реванш, раз за разом одерживая над ними моральные победы.

По преданию, Эзоп (VI в. до н. э.) был рабом, да к тому же еще и варваром (уроженец далекой и глухой Фригии). Ему не раз приходилось испытывать превратности судьбы, вроде тех, что выпали на долю Терсита. Но раб-мудрец никогда не унывал, всегда шутил и из любого положения выходил с честью. Так, послал как-то хозяин Эзопа за покупками, а тот встретил по пути градоначальника. “Куда идешь, Эзоп?” – “Не знаю!” – “Как не знаешь?

Говори!” – “Не знаю!” Рассердился градоначальник: “В тюрьму упрямца!” Повели Эзопа, а он оборачивается и говорит: “Видишь, начальник, я тебе правду сказал: разве я знал, что в тюрьму иду?” Рассмеялся начальник и отпустил Эзопа (пересказ М. Гаспарова).

Еще в V веке до н. э. политические и судебные ораторы не могли обойтись без басенных доводов. Об этом мы можем судить хотя бы по комедиям Аристофана. Один из героев его комедии “Осы” так и советует – на судебные обвинения отвечать баснями: “басню расскажи занятную” – “так все в шутку обернешь ты и домой уйдешь”.

Но уже в IV веке до н. э. общественная роль басни падает, и из “высокой” литературы она уходит в литературу учебную, становится материалом для школьных упражнений.

Но басня не сдается школьной рутине. Периодически она возрождается – и всякий раз усилиями поэтов. Впервые подобное оживление басни совершается благодаря римскому поэту Федру. Сила древней басни утверждалась в политическом соперничестве.

Что же придает силу возрожденной басне? Соперничество литературное.

Как и Эзоп, Федр (ок.

15 до н. э. – 70 н. э.) был рабом, а затем вольноотпущенником. Поэтому ему, как никому другому из поэтов-современников, была близка лукавая природа басни.

Угнетенность рабская,
Не смевшая сказать того, что хочется,
Все чувства изливала в этих басенках,
Где были ей защитою смех и выдумки.
(Перевод М. Гаспарова)

В выборе Федром жанра басни проявилось поистине басенное лукавство. Все основные греческие жанры к началу I века уже были “приобщены к италийским стихам” и возведены до недостижимой высоты поэтами римского “золотого века”. Чтобы продолжить великое соревнование с учителями-греками, Федру пришло на ум взять забытый “высокой” литературой жанр и переложить его стихами.

И поэт не прогадал: после него басня раз и навсегда становится поэтическим жанром.

Соперником Федра – грека, писавшего по-латыни, – в следующем столетии становится Бабрий (рубеж I-II веков), римлянин, пишущий по-гречески. Интересно сравнить басни того и другого на один сюжет – что изменилось за сто лет. Например, “Волк и ягненок”. Вариант Федра таков:

У ручейка ягненок с волком встретились,
Гонимые жаждой. По теченью выше – волк,
Ягненок ниже. Мучим низкой алчностью,
Разбойник ищет повод к столкновению.
“Зачем, – он говорит, – водою мутною
Питье мне портишь?” Кудрошерстный в трепете:
“Могу ли я такую вызвать жалобу?
Ведь от тебя ко мне течет вода в реке”.
Волк говорит, бессильный перед истиной:
“Но ты меня ругал, тому шесть месяцев”.
А тот: “Меня еще на свете не было”. –
“Так, значит, это твой отец ругал меня”, –
И так порешив, казнит его неправедно.
О людях говорится здесь, которые
Гнетут невинность, выдумавши поводы.

А вот вариант Бабрия:

Ягненка, что отстал от своего стада,
Увидел волк, но брать его не стал силой,
А начал благовидный измышлять повод:
“Не ты ли год назад меня бранил, дерзкий?” –
“Никак не я: я нынешним рожден летом”. –
“Не ты ли зелень на моих полях щиплешь?” –
“Ах, нет, ведь слишком мал я, чтобы есть зелень”. –
“Не пил ли ты из моего ручья воду?” –
“Нет: я лишь материнское сосу вымя”.
Тут волк без дальних слов его схватил в зубы:
“Не голодать же мне из-за того только,
Что у тебя на все готов ответ ловкий!”

Основное отличие этих басен друг от друга очевидно: в первой, как положено по законам жанра, из рассказа выводится традиционная “мораль”, во второй моральный вывод отсутствует. Это отличие определяет остальные.

В басне Федра с каждой строкой ягненок ведет себя все достойнее: сначала он “в трепете”, но затем собирается с духом и с возрастающей убедительностью отстаивает себя. Волк же, напротив, с каждой строкой все слабее в споре – “бессильный перед истиной”. Получается, что в “правовом” споре безоговорочно побеждает ягненок. Но в том-то и состоит горькая ирония басни, что чем вернее и неотразимее доводы ягненка, тем ближе его неминуемая смерть.

Моральная победа и все же гибель – такова участь ягненка, вызывающая в читателе острое чувство несправедливости. На этом-то чувстве и играет баснописец, стремясь воспитывать современников.

А вот вторая басня написана явно не с воспитательной целью. Ягненок здесь не правая сторона в споре, а только жертва: его наивность и трогательная беззащитность должны вызвать в читателе улыбку умиления. А волк – не только предприимчивый злодей, но и остроумный оратор. За ним остается не только его обед, но и последнее слово.

И это вызывает не гнев читателя, а опять-таки улыбку. Получается, что если басня Федра патетична и поучительна, то басня Бабрия только лишь забавна и развлекательна. Так старый сюжет, обличающий сильных мира сего, становится поводом для изящной игры.