Представление о стихии в лирике Блока

Представление о стихии становится для Блока подобием некой поэтический категории, которая органически входит в его мировоззрение и постоянно присутствует в его записях и статьях. Именно в то время Блок сформулировал основополагающую для себя трагическую антиномию стихии и цивилизации (тогда он называл еще цивилизацию культурой). По его мнению, цивилизация-культура находится под ударом угрожающей ей стихий.

Причем носителем стихийного начала в пределах этой антиномии представлялись Блоку не только природные силы, но и народная масса,

народная Россия, которых он считал по своей сути подобными природе и в которых видел источник жизненной энергии и обещание будущего (стихотворение “Русь”, статьи “Поэзия заговоров и заклинаний”, 1906; “Девушка розовой калитки и муравьиный царь”, 1906; “Стихия и культура”, 1908).

Комплекс мыслей и представлений о стихии был непосредственно связан у Блока с тем, что он называл “музыкой”. Поэтическая категория “музыки”, такая же основополагающая для Блока, как и категория “стихии”, складывалась в его сознании уже в раннюю эпоху, в период “тезы”, как называл его Блок, и получила

многочисленные отражения в блоковской поэзии всех этапов. (Первое более или менее развернутое высказывание Блока о “музыке” – в его письме к А. Белому от 3 января 1903 года.)

Если “Прекрасную Даму” Блока можно в какой-то мере рассматривать как поэтическую метафору гармонической, светлой основы мира, взятой преимущественно в статическом разрезе (“Неподвижность”), то “музыкой” он считал ту же основу, увиденную в динамическом аспекте, без прямой ориентации на софианство и теологизм.

Категория “музыки” полигенетична у Блока. Он а восходит к пифагорейцам, к Григорию Нисскому, к Новалису, Вакеиродеру, Гоголю, Шопенгауэру, особенно к трактату Ницше “Рождение трагедии”, которым Блок зачитывался, и к Рихарду Вагнеру, в этом смысле единомышленнику Ницше. “Музыка” для Блока, как и “стихия”, пребывает в природе, в душе народа и в душе человека. Идея “музыки”, как уже говорилось, связана с идеей стихийности и вместе с тем перерастает эту идею (об этом перерастании будет сказано ниже).

Творческая сила, органичность и непосредственность Блока в значительной мере зависели от близости его к “стихии”. В этой близости он находил ту непреднамеренность, от которой зависела убедительность, мощь его поэзии, враждебной любому доктринерству и догматизму. Он действительно имел право заявить о подлинности, неотменимое всего того, а правильнее было бы сказать – только того, что им “было написано в согласии со стихией”. В жизни Блока были моменты, когда не только свое, но и всякое искусство он готов был сводить к стихийному началу.

Блок утверждал тогда, что искусство – “голос стихий и стихийная сила; в этом – его единственное назначение, его смысл и цель, все остальное – надстройка над ним, дело беспокойных рук цивилизации” (1919,VI, 109).

Конечно, нельзя отрицать момента стихийности и в “Стихах о Прекрасной Даме”, но только во втором периоде развития эта стихийность, как уже говорилось, достигла у Блока своего максимального выражения (особенно в “Снежной Маске”) и явилась главным отличительным признаком его творчества того времени. “Литературное событие дня, – писал Вяч. Иванов в начале 1907 года Валерию Брюсову, “Снежная Маска” А. Блока, которая уже набирается (…) Я придаю им (стихам) величайшее значение. По-моему, это апогей приближения нашей лирики к стихии музыки. Блок раскрывается здесь впервые вполне, и притом по-новому, как поэт истинно дионисийских и демонических, глубоко оккультных переживаний.

Звук, ритмика и ассонансы пленительны. Упоительное, хмельное движение, хмель метели, нега Гафиза в снежном кружении. Дивная тоска и дивная певучая сила!”! Неудивительно, что эти строки принадлежат именно Вяч.

Иванову, проповеднику дионисийства в русском символизме, и что они относятся именно к “Снежной Маске”, кульминирующей стихийные устремления Блока эпохи второго тома – “антитезы”.

Но органические духовные начала и потенции, возникавшие в эволюции поэтического мира Блока, не исчезали и на последующих ее этапах, а только трансформировались. Это свойство Блока вполне подтверждается и по отношению к стихийности его творчества. Поэзия Блока в какой-то мере сохраняла свой стихийный характер до конца.

Однако в неограниченнойвласти стихийного начала Блок почувствовал опасность едва ли не в то же самое время, когда эта власть укрепилась в его творчестве, в ту пору, когда он писал свою статью “О лирике”, и даже раньше того (об этом мы можем судить также по тексту “Снежной Маски”). И эту опасность почувствовал не. только он сам, но и его современники. Один из них, критик Н. Н. Русов, в своей статье о “Снежной Маске” писал по этому поводу: “Поэзия и душа А. Блока развеялась, расплылась в вихре метели и кружится, почти без очертаний, без упругости. Она не переживает ни одного сильного чувства, как месть, гордость или обида…

Душа А. Блока как бы плавает по воздушному океану неуловимых видений и смутных колебаний. И не чувствуется возможности центра, который бы собрал вокруг себя в один стальной комок эту душу…”

Понятие стихии само по себе абстрактно, но в приложении к различным сферам жизни может наполняться различным содержанием, проявляя себя как особенное по отношению к всеобщему. Так, например, неорганизованные, анархические восстания крестьян и черносотенные погромы, если они не были инспирированы правительством, биржевой ажиотаж, разгул и прожигание жизни в больших городах или фрондирующее своеволие индивидуалистической богемы – все это стихийные явления, но имеющие различное, отчасти противоположное значение. Или концепции “стихийного миропонимания” в философском и литературном выражении: темная стихия тютчевского хаоса или безумная “мировая воля” Шопенгауэра совсем не то, что творческий поток жизни, живая длительность Бергсона, или народное “роевое начало” в “Войне и мире”, или культ биологической жизненности у Хемингуэя, или принцип самодовлеющего и исключающего другие формы интуитивизма в познании (своего рода гносеологическая стихийность).